***
Люблю одинокие утра в своей квартире – когда не будят соседи и не надо торопиться. Уютный халат и кофе с молоком.
У многих женщин моего возраста подрастают дети. Сынишке сестры был год. Подруга ходила беременная. И все-таки я в большинстве: есть еще три подруги — здоровые, активные и одинокие. Когда одна из них написала, что отвергнутый заграничный бойфренд — словно последний шанс, я ответила: всему свое время. Так и мне говорила другая подруга по дороге с концерта, где моя любовь держался за новую красотку. Подбадриваем друг друга. Только относительно себя не очень-то верим…
Нехорошо человеку быть одному. А женщине – особенно.
Щемящая тоска на сердце. Обычный осенний день. Я боялась вернуться в одинокую квартиру – знала, что начну вспоминать. Мучительные мысли за каждым поворотом. В прошлом году квартира еще не была моей, а теперь здесь все обо мне. Чисто, просторно, оригинально. За суетой меньше думаем о боли и о том, как несчастны. Христианин, конечно, должен жить Богом и с Богом, тогда ни о каких несчастьях речи нет. Мы плохие христиане: не дают просимого — ропщем, готовы отпасть. Отняла смерть близкого человека – лицо почернело, глаза потухли.
Стальной волной нависло небо над облетевшими тополями. Из ноутбука доносилась смесь «Флер» и «Белой гвардии». Питер, Питер. А не сорваться ли туда? Была трижды, но не там, где надо. Карелия. О ней говорила Ириночка, царствие ей небесное. Жила там в Тервеническом монастыре. Такой воздух! Сосны, красота! Монашки с высшим, кто на телевидении работал, кто был звездой. Лучшие женщины страны. Видимо, как и мужчины. Лучшее — Богу.
Ириночка умерла. Все ждали этого со дня на день – лет восемь. На отпевании полон храм. Почему-то Ириночка меня любила, хотя я мало говорю и тушуюсь. Привезла мне икону из того самого монастыря и закладку. Позапрошлой зимой ей стало совсем плохо, но в пятницу первой седмицы поста пришла.
— Ты мне сегодня снилась! – сказала она, когда я зашла в трапезную. – Тогда и решила: надо в храм пойти.
Потом явился батюшка, и она заговорила о причастии на дому.
— Тяжело стоять…
— Так сидите! Стульчик возьмите и сидите хоть всю службу, кто мешает?
Ириночка воспрянула.
Я вышла из дома в папиных заплатанных джинсах и в куртке, которую носили и мама, и сестра, и я в старших классах. Кроссовки, бейсболка, привезенная из Бахрейна сто лет назад. За спиной рюкзак. Еду в Питер на электроне, оттуда автостопом. «Парнем» безопаснее. Вообще я не из пугливых. В последнее время меня раздражают люди, которые всего боятся. Начальница живет в коммуналке и даже вставая ночью в туалет, везде свет включает. Ее мать боится грозы и, выходя из дома, выдергивает из розеток электроприборы.
— Еще немного, и ты никому не будешь нужна, — тактично заметила шефиня, — племянники вырастут, у сестры своя семья. Тяжело будет одной.
Неприятно, когда держат за идиотку. Если молчу, значит, не умею думать?
— Верующие все воспринимают иначе, — голос предательски дрогнул, — вы смотрите на двести лет вперед, а мы живем сегодня.
Интересное кино: чем дальше от Бога, тем легче исповедовать себя христианкой. Не боишься услышать гадостей или, что не хватит слов в защиту. Все кротко-кротко – это не про нас. Теперь слов хватает, в порошок сотру от большой любви к ближнему.
Трудности – явление нормальное, а для таких как я – привычное. И все соглашаются: да, хочешь рассмешить Бога, расскажи о своих планах. Но все равно распланируем! Сами жизнь управим и будем… как бы культурнее выразиться? Окалях душу грехми? Окалять все углы, живя по своему недоразумению, а не полагаясь на волю Божию.
Богу всегда нужна, это главное. Масса примеров бесстрашного доверия, равно как и своеволия, обернувшегося катастрофой – и перед глазами, и в священной истории. Наличие кровного родства ничего не гарантирует. Не надейтеся на князи…
Болезнь абстрагирует. В детстве не понимаешь, как сильно отличаешься от других. Потом доходит, начинаешь сторониться людей. Затем обнаруживаешь, что никто тебе зла не желает. Учишься дружить и общаться. Да, люди многого не понимают о тебе, как и ты о них. Этого не преодолеть – слов не найти, не описать. Но жить можно. В определенном возрасте эта инакость даже забавляет. А жизнь усложняется – новые ситуации, требования возрастают. Стена уплотняется. Ты для них – инопланетянин. Научился завидовать. Никогда не сможешь жить, как они. И это никогда – самое страшное в жизни. Навсегда уже было – ты объяснил себе в пятнадцать, что твой недуг умрет вместе с тобой. Это было непросто, но справился. Справишься и с никогда. Ты сильный, смелый и знаешь Истину. Чего еще желать?
Многого…
Ведь понимаешь, что даруй Господь здоровье – пустил бы жизнь под откос, а не ушел бы в монастырь из благодарности. А будь здоровым изначально – вырос бы таким, как тысячи вокруг. Думано-передумано и пройдено. Теперь лишь никогда. До прихода к вере даже претензий не было. А сейчас – видишь чудеса, почему не с тобой? Ответил себе на этот вопрос, но все же…
Так, камуфляж: юбка-туфли-платочек. Легким движением субтильный пацан превращается в милую девушку. Не ждали, не знают, не договаривались. Но оставайтесь, конечно. Всегда опасалась ездить в такие места – вдруг не вернусь? А может, страшиться надо желания в мир протиснуться, вскочить на убегающий поезд? Предатель, если так мыслишь.
Редкая и постная пища, три одеяла на ледяной постели, заготовка дров на зиму. Душа оживает. Без молитвы задыхается, как тело без движений. Много мыслей и возмущений было, когда подруга сказала, что на общецерковном уровне упростят пост. И так толком не постимся, куда еще-то? Дескать, не тянем – магазины забиты жратвой, не то, что в допетровскую эпоху без картошки!
— Тогда люди больше двигались.
— Вот именно! А щас сидят и не тянут! То голова кружится, то злость обуревает.
Этак можно все себе разрешить и многое оправдать. Церковь всегда была оплотом, за которым тянешься, а не который снисходит к немощи. Многие храмовые дамы, любившие поесть, проводят пост на винегрете, гороховом супе и «грешников каше». Просто надо понять, что Христа ради ничего плохого с тобой не случится. С каждым годом осознаешь, как все премудро устроено. Здоровые, молодые люди — и не тянут. Дожили. Одни бабки все тянут.
— Как думаете, что в первую очередь надо победить? – отец Антоний проверял нас на богословских лекциях.
— Гордыню!
— А вот и нет! Чревоугодие, как пишет Иоанн Лествичник.
Если с телом не справишься, на сатанинскую твердыню не замахивайся. Не осуждаю, это и меня касается.
Жизнь налаживается, но до сердца не доходит. Слишком много мирского в себя впустила, заразилась от «любви». Вытравить непросто. Меня словно нет. Не знаю, что о себе сказать. Как выгляжу и где работаю — внешнее и очевидное. А что люблю, чего боюсь, о чем мечтаю – не ведаю больше. Тошно при мысли о своей заурядности.
Не осталась на праздники, не знаю почему. Уговаривали, сулили торжества. Верю. Не скучаю по миру, но все-таки еду домой. В папином джинсовом облачении – мерзость перед Богом. Торможу фургон на трассе.
— Куда тебе, братишка? – высовывается улыбчивая физия в обрамлении длинных волос и бороды.
Чуть не поправила: сестренка.
— В Питер.
Приятный парень. Слушает какой-то трэш. А, «Содом»? Конечно, знаю. У нас кругом трэш, угар и содомия. Хохочет над каждой моей шуткой. Самое забавное в этих передвижениях – когда шофера пытаются поболтать о бабах. Слушаю с постным видом, строю из себя зеленого юнца. А ведь полезная информация!
Выяснилось, живем в одной области – только водила мой в провинции, а я круче.
— Думаю перебраться. Продам фуру, квартиру и перееду. Все надоело, хочется жизнь изменить. Пинка не хватает.
Хорошо с ним. Не тараторит, и молчание не тяготит. Голос приятный. На роке помешан, как раньше я. Теперь увлеченные люди вызывают уважение и ностальгию. И надежду, что мое обморожение временно.
Снова поезд. Родной город, на который глаза не смотрят после увиденного.
На следующий день звонок:
— Это Михаил. Узнала?
Ясно откуда у него мой номер – когда забельшил куда-то мобильник в машине, я предложила позвонить, чтобы быстрее нашелся.
— Как ты меня раскусил?
— Сам не знаю, — смеется, — но почему-то к концу пути был уверен, что ты девушка.
Я не в обиде. В очередной раз – слава Богу за все!
— Я тут проездом, может, встретимся, поболтаем?
Раньше общение давалось тяжело. Надеялась, с годами станет легче – найдешь интересы, созвучные большинству, и приоткроешь душу на полпроцента. В какой-то момент получилось: говорить больше, откровенничать меньше. Но бывают моменты. Подпустишь кого-то слишком близко, и этот кто-то полезет с дурацкими разговорами, испортит настрой на два дня. Стена, отделяющая от нормальных, здоровых людей, уплотняется. Непреодолимое одиночество. Близкие, как бы ни любили и ни сопереживали, ничем не помогут. И с каждым годом все острее ощущаешь себя чужим, хотя и выглядишь своим. Не ищешь компромисса, не доказываешь никому ничего. Просто хочешь верить, что тебе есть место в этом мире. И какой-то лучик солнца причитается.
Миша – как брат. «Парень с грустными глазами в байкерской куртке» — пройдено, сдано. Теперь все мужчины – лишь друзья и братья.
— Я на пару дней останусь. Покажешь городские интересности?
Мне понравилось слово, хотя оных почти не знаю, позорище.
— Вместе узнаем!
На второе свидание пришел с чайной розой. На третьем заявил, что я – его волшебный пендель.
— Ищу квартиру и работу, переберусь к тебе поближе. Давно пора, мотивации не было…
