***
За отцом Герасимом с недавних пор закрепилось прозвище Разрушитель пар – в узких кругах, разумеется. Преимущественно так его называли кумушки на приходе или друзья-священники. К нему за советом обращались люди, решившиеся на венчанный брак. Если б они точно знали, чего хотят и как этого добиться – стали бы выискивать, на кого свалить ответственность в случае провала? Вздор! Так, поддержкой Всевышнего заручиться на всякий случай. Вот Он им глаза и открывал.
Приезжала как-то парочка на мотоцикле. Отец Герасим спросил у парня: а если невесту уронишь, и она инвалидом станет – будешь о ней всю жизнь заботиться? По тому, как парень замялся, священник понял: свадьбы не будет. И угадал.
Были и такие, которым советовать не решался, – не просили. Певчая собралась замуж за мутного типа, а тот взялся донимать отца Герасима странными вопросами. Говорил много и ни о чем, да еще обижался, что священник не постигает великой проблемы. Проблема и впрямь оказалась нешуточной: парень – бывший визионер, пытающийся посадить эту практику на один стул с православием. Девушка грамотная, могла бы парня вытянуть, но Господь не давал женщине таких прав. Скорее мужик ее утянет. Поженились. После свадьбы стали в другой храм ходить – куда муж, туда и жена. А муж, как оказалось, никуда. Прожили года три. Об их расставании отец Герасим узнал от посторонних людей, но догадывался, что творится с его пташкой.
— Мать, как там насчет блинчиков со сметанкой? – соблазнительные запахи привели отца Герасима на кухню.
— Пока только борщ, батюшка, не все сразу!
Сил нет после поста, хоть и нестрогого. Старость не радость. Трудно привыкнуть и к лишнему весу, и к очкам на носу, и к больным суставам. В такие моменты кажется: что тут суетиться, вот и оскудела крепость моя, скоро на суд к Всевышнему.
Пришли недавно еще одни суетливые. Она – маленькая, черноволосая и глазастая, занималась социальной работой в храме. Он – красавец-атлет с лицом родовитого фрица, то ли юрист, то ли нотариус. Отец Герасим знал, что они познакомились в центре «Синергия», куда он спровадил Алину беседовать с бывшими алко и наркозависимыми. Девушку там полюбили. Рассказать она умела интересно, и объяснить доходчиво, не скатываясь в эмоции и страшилки. Нотариус же по каким-то законническим делам там ошивался, но оказалось, парень верующий.
— Я Алину еще год назад приметил, но решил, что она ваша матушка…
При этих словах отец Герасим охнул и схватился за сердце.
— … а потом узнал, что она просто в вашем храме трудится. В общем, познакомились, пообщались. Я пытался ненавязчиво выспросить про планы – семью, детей…
Отец Герасим потеребил окладистую бороду и взглянул на парня. Вроде умный человек, образованный, зарабатывает, наверное, хорошо, да еще и верующий. Неужто все так от любви дуреют?
— Ну?
— Ну она сказала, мало ли кто куда позовет – что ж теперь, все бросай и беги? Не может она измыслить этот замуж как абстракцию, куда там хотеть? К плите и спиногрызам? Думал, вроде взрослая девушка, верующая, монашеских стремлений не заметно. Чего я не так спросил?
Отец Герасим пригласил парня к себе на Рождество, побеседовать. Вот и сидят они, ждут, когда блинчики подоспеют.
— А долго вы общались, прежде чем ты с такими вопросами полез?
— Раза три виделись и смсками перекидывались.
Священник только крякнул в ответ.
— Потом она мне такого наговорила! На ней ли я хочу жениться или неважно на ком? Потому что «пора» или по причинам понятным – молодой здоровый мужик и все такое…
— В общем, занудствовала, как ты на работе? – уточнил отец Герасим.
Парень шутки не понял и надулся.
— И детей, говорит, зачем хочешь? А так и сел – как зачем? А она: есть у меня знакомые, которые такими мотивами руководствуются, что сказать страшно. У всех дите есть, а у меня нет, надо завести. И заводят, как зверюшку домашнюю. Потом расходятся, а дите растет с планшетом в руках, никому ненужное и недоразвитое.
Мудрая девушка, не упусти! – чуть не сказал отец Герасим, но сдержался.
— У нее такое впечатление, будто мне неважно с кем, главное детородные функции в порядке. Ну стал бы я год на нее смотреть, если неважно с кем! И так обидно, столько времени потерял…
— Понятно. Мать, чайку там как?
— Никак. Но блинчики в процессе! – откликнулись с кухни.
Священник позвал гостя в тесную и дымную кухоньку, где пышная румяная матушка хлопотала у плиты. Первое время парень решался продолжать, но потом понял, что матушка толком не слышит из-за шкворчания на сковороде.
— В общем, сказала мне Алина, что я ее использую, она-де мне просто подвернулась, а на ее месте могла быть любая – помоложе, покрасивее и попроще.
Может, так и лучше было бы, — мысленно вздохнул отец Герасим. Еще недавно сам бы сказал: не умничай, дуреха, замуж тебе надо! А теперь, как тянутся за ним вереницы разбитых сердец, и не знаешь, что сказать.
— Что ж ты от меня хочешь?
— Мнения вашего. Пастырского слова.
— А что, скажу: «женись!» – и женишься? А другое скажу – забудешь, словно и не знал ее никогда?
Молодой человек молчал. Матушка поставила перед ними большую тарелку с ноздрястыми блинами, с пылу с жару.
— Сметану, отец, сам возьми, в холодильнике.
Батюшка встал, кряхтя и, открыв холодильник, долго всматривался в его нутро, ощерившееся ручками сковородок. Не выдержало матушкино сердце: рука ее простерлась над лысиной супруга и выудила банку сметаны с верхней полки.
— В чем-то Алина права, — батюшка вновь сел за стол, — прежде чем ее уламывать, со своими мотивами разберись.
— А любовь? – матушка развернулась, уперев руки в бока.
— А любовь после десяти лет совместной жизни придет!
* * *
Алина подошла к отцу Герасиму на следующий день, после службы.
— Знаю, Виталий заходил к вам на Рождество. Догадываюсь, о чем спрашивал. И мне со своей стороны есть что сказать.
Отец Герасим отмахнулся – нашли, мол, к кому обращаться. Что он о любви знает? Всю жизнь с одной женщиной прожил. Да и в чем собственно вопрос, если замуж она за него не хочет?
— Я вообще не уверена, что хочу, — потупилась Алина, — мне кажется, на этом жизнь моя кончится. Начнется рабство, благородное и с христианской точки зрения, и с мирской. Про монашество тоже не говорите – я стремилась туда лишь в минуту слабости, не желая строить жизнь в этом мире. Эта была бы попытка спрятаться и самой ничего не решать, но не зов души.
Священник давно заметил, что неофитский пыл у девушки прошел, если и был когда-то. Начала она в храм ходить лет десять-двенадцать назад, но ожидаемого рвения не последовало: каждый день на службу, каждое воскресенье причащаться, во все дела влезть, все на себя взвалить, всех к Богу привезти и всем страждущим помогать. Так прошло несколько лет ее молчаливого и редкого присутствия. Потом батюшка предложил ей работу при храме. Алина не сразу решилась, но, в конце концов, согласилась.
Оказалось, девушка не только много читала и общалась с грамотными людьми, но и отучилась на катехизаторских курсах без всякой внешней цели. Отец Герасим знал, если цели не будет, знания канут в лету. В воскресной школе Алина преподавать отказалась, а вот с алкашами и наркоманами, хоть и бывшими, как ни странно, сработалась. Тоже отнекивалась, но отец Герасим был задействован так плотно, что выбора не осталось. Кто-то его за это критиковал – мол, апостол Павел жене учить не разрешал.
— Так она и не учит, а беседует. Этим людям больше нужно человеческое тепло и живое участие, чем разъяснение сложных догматов.
Алину он напутствовал так:
— Наше дело о любви, а не знаниях. Последние, конечно, никто не отменял и прекрасно, если они есть. Есть три профессии, которые без любви корежат человека: учитель, врач и священник. Без любви учитель превращается в мучителя, врач становится рвачом, а священник — попом толоконным лбом. Если на какой вопрос не сможешь ответить, так и скажи – в следующий раз уточню и обсудим, или у батюшки спросите.
О посторонней жизни Алины отец Герасим знал немного. Исповедовалась как солдат – доложила, что-то спросила и отошла. Чем она жила, и какой видела свою жизнь, отец Герасим не ведал.
Не сразу отец Герасим заметил, что на воскресных и праздничных службах Алина стала появляться все реже. О прихожанах и сотрудниках начала высказываться свободнее и будто перестала бояться испортить с ними отношения. А что все одни и те же грехи на исповедь носят годами – так это не новость. Вопрос в том, как ему, священнику с этим быть? Зацикливаться на своей нереализованности, невозможности помочь иначе, как засвидетельствовав их шаблонное покаяние? Грустная тема, но он не великий подвижник, чтоб на себя такие бремена возлагать. И так уж, сколько браков расстроил!
— Мне кажется, я сама себе вру и строю из себя кого-то, кем давно не являюсь, но все привыкли видеть меня такую. На самом деле я уже ничего не чувствую, духовная жизнь стала редкой формальностью, грехи есть, а покаяния нет. Не знаю, сколько продержусь так.
Слова Алины батюшку не шокировали. Большинство процессов в жизни имеют начало и конец: мы идем в школу и учимся с первого класса по десятый, потом поступаем в институт. Приобретаем профессию, опыт, квалификацию, разряды, категории. Живя семейной жизнью, учимся преодолевать конфликты, жить вместе и договариваться с совершенно другой личностью, растить детей, нянчить внуков. А в духовной жизни мало кто проверяет, в каком он классе. Сколько поклонов отбил да сколько акафистов вычитал? Врагов возлюбил и странников накормил? А как тронешь кого – изо всех щелей навоз повалит. Все мы хороши, и во всяких отношениях бывают охлаждения. Отношения с Богом — не исключение.
— Мир православия раньше был для меня таким прекрасным, таким невероятным! – продолжила Алина. – И чем больше я изучала его, тем больше он меня восхищал и открывал непостижимые горизонты. Порой бывали и перекосы: я не могла читать светских книг и даже музыку слушать – казалось, меня что-то пачкает. Все, что не вело ко Христу и не говорило о Боге, стало бессмысленным и пошлым. Да и сама жизнь такой сделалась – я отказалась от стольких возможностей, потому что у меня то пост, то служба, то паломничество, то социальная работа, то внутренние нестроения. Да и зачем вся эта суета, погоня за деньгами и карьерой, если главная цель – подготовиться к вечности? Наверное, это был апогей моего христианства.
— Наш путь – царский, золотая середина. Как быть с любовью, если поворачиваться к миру спиной? Для молодой девушки это не слишком подходит.
Алина кивнула и, помолчав немного, продолжила:
— И вдруг… мне стало надоедать. Бесконечные посты, серость на сковородке, ломающиеся ногти, бессилие. Темные холодные утра, длинные юбки и каждый год одно и то же. Будто ходишь по кругу, и вообще ничего не меняется, кроме дурацких «потрясений», которые сама на свою голову вызываешь, чтоб развлечься. У других и чудеса, и леший бродит, а меня Господь будто в вакуум поместил и сиди так всю жизнь, стремись к недостижимому идеалу.
Это не было исповедью, но на секунду отец Герасим подумал, что за всю долгую жизнь вряд ли слышал что-то честнее. Только «вдруг» такое не случается, и с этим Алина согласилась. Кто-то лишь к пятидесяти отважился задуматься о смерти, о вечности, о том, что земная жизнь конечна. А кто-то в восемнадцать так проникся этими думами, что запустил мирскую жизнь и к тридцати остался без карьеры, семьи и даже друзей. Они пришли к православию тернистым путем – их не привели за ручку верующие родители и не сдали их в церковное гетто с друзьями из воскресной школы, чаепитиями и походами, православными лагерями и паломничествами, насыщенной приходской жизнью и закономерно вытекающей оттуда собственной семьей. Тем более в этом храме молодежи мало – одни старухи. Алине стало жаль молодости, которую провела в четырех стенах, прячась от мира за страхами, ленью и мнимым благочестием.
— Что плохого, если я хочу трудиться и зарабатывать? Если хочу увидеть мир, который Бог создал таким прекрасным и разнообразным, что вид из окна перестал меня устраивать?
— Ничего, если не забывать главного, — вздохнул священник.
— А в моей душе это не ужилось. Одно вытеснило другое. По мере того, как я нахожу место в этом мире, становлюсь более уверенной, общительной, веселой и красивой, я теряю ту часть себя, за которую надо было держаться. Понимаю, не Бог меня оставляет, а я его. И мне одиноко и страшно. Я чувствую себя такой потерянной и незащищенной в этом враждебном мире, что замужество видится мне решением проблемы…
В этот момент в храме послышалось движение. Женщины принесли из трапезной пару табуреток, а через минуту двое мужчин внесли внутрь гроб. Отец Герасим не знал об отпевании – видимо, скоро приедет отец Герман.
— Вот, кто-то собрался в главное путешествие. Пойдем.
Алина встала и пошла следом за батюшкой.
— Не делай драму. Просто Господь порой показывает нам, какие мы христиане. И чем суровее показывает, тем лучше боевая подготовка. Духовной жизнью мы жить и не начинали, светского в нас хоть отбавляй.
В храме собрался народ. Отца Германа меж тем не было, равно как и любого другого. Отцу Герасиму не хотелось прерывать разговор с прихожанкой, но, видимо, придется отпеть усопшего. Или позвонить отцу Герману? Тот проходит священнический сорокоуст, молодой, рассеянный. Женщины из трапезной беспокойно переглянулись, а потом их взгляды переметнулись на отца Герасима. Тот успокаивающе покивал, и они разошлись по разным углам.
Тут явился взмыленный отец Герман. Короткие волосы всклокочены, лицо красное, глаза выпучены. Отец Герасим сдержал отповедь – надобности в ней не было. Когда отец Герман исчез за дверью трапезной, воцарилось молчание. Запал откровенности у девушки иссяк.
— Может, про Виталия расскажешь? Что с ним не так?
— С ним все так, хотя я никогда не думала, что такой человек мне понравится. Мы совершенно разные, общая у нас только вера и соответственно ценности. И темпераменты – мне с ним комфортно. Он не болтун и любит быть один.
Наверное, если бы ни это обстоятельство, Виталий давно бы женился. Человек, который любит уединение, с возрастом так привыкает к этому состоянию, что не решается впустить в жизнь кого-то.
— Признаться, порой он меня раздражал. Особенно этот «замуж», «дети». Кажется, мысль донести удалось. А он обиделся.
Отец Герасим усмехнулся.
— Чадородие – следствие брака, а не его причина. И не спасение от блуда, разумеется. Но тебе не приходило в голову, что он на это намекал потому, что именно ты его расшевелила, а не абы кто? Просто намекал коряво – не каждый день с таким сталкиваешься, да и вообще, сделать предложение девушке – нелегкое испытание.
— А вдруг я ведьма и по ночам на метле летаю? Он же меня совсем не знает! Тем более меня такую, с которой я сама еще не знакома – и в мир протиснуться, и храм оставить страшно. А он будет жить со мной из христианского долга.
Батюшка расхохотался. Жизнь для Алины только начинается, и девушка не хочет ограничивать ее огородом и пеленками, чтобы через десять лет превратиться в домохозяйку, неинтересную самой себе. Неизвестно, сколько она еще будет «наверстывать упущенное». Что бы мы ни говорили про лукавый век и непреходящие христианские ценности, время накладывает свой отпечаток, и требования к нам меняются. Мы не можем заморозиться в четвертом веке. Виталий Алине нравится, но это не та влюбленность, к которой она привыкла и от которой опытным путем решила отказаться. Она не понимала, что ею движет: зарождающееся теплое чувство, которое может перерасти в настоящую любовь или страх и корысть. Девушка решила для себя, что нет ничего хуже, чем работа из страха бедности, рождение детей из страха старости и замужество из страха одиночества.
— Из страхов вообще ничего хорошего не бывает, — согласился священник, — но ты все-таки определись, что тебе надо. И этого ли мужчину. Он отличный парень, но не слишком напористый и уважает твое личное пространство. Может страдать по-тихому, а потом жениться на первой встречной, от равнодушия. Увы, так создается множество семей в наши дни. Даже христианских. Или из тех самых страхов – а вдруг это последний шанс! Ни библейские примеры, как у Бога всего много для любого возраста, ни обличение в маловерии ничему их не учат. А потом начинается – развенчивайте, батюшка! Ты Богу обеты давал, кто тебя от них освободит? Даже церковные люди к таинству стали относиться наплевательски.
Отец Герасим тряхнул бородой.
— А еще надо понимать, если хочешь счастливых отношений – себя надо доращивать, над собой работать. И желательно не во время службы репетировать, как наши певчие говорят. Уже светские люди до этого доходят, да и радость на лицах все чаще видишь у всяких «просветленных». А нам столько дано, столько известно – иные только доходят, дочитываются, по крупицам собирают, а мы изначально знали – и похерили! Разве это нормально?
Алина молчала. Зачастую такие у них получались разговоры. Отец Герасим запутался, кто кому изливается.
— Слушать ты хорошо умеешь, мужики это любят.
Девушка улыбнулась.
— Батюшка, мне кажется, я к нему потянулась, как к маяку, на фоне этого чувства богооставленности, о котором я столько слышала, но едва ли верила в него. А тут появился человек, который эту веру пронес через всю жизнь и жизнью не гнушался. Меня многое в нем восхищает. Может, мне Бог его послал, а я отпихиваю – нудноват, нет гибкости мышления! А в моей жизни скоро не будет Христа. По пути ли ему со мной?
— Одно скажу: сомневаешься — не делай. Кто-то считает наоборот: ждать суженого всю жизнь или выйти за того, кто рядом – один крест. Крестов нам хватает, а понуждение не работает. Все мы ищем друг в друге тепло, а как находим – интерес теряем. Он тоже в тебе многое ищет, и ты можешь многое дать ему. В таких делах надо на Бога полагаться, а не на болтливого священника…
Алина заметила, что ошибаются и те, кто полагался.
— Значит, примешалось что-то еще. Необязательно корысть и страх. Либо гордынька, либо духовные проблемы, либо как-то не так семью начали – с кем-то не примирились, кого-то отвергли, чего-то испугались. Не говорю, что это ведет к развалу, но горечь остается и многое отравляет.
* * *
Спустя какое-то время отец Герасим спросил Алину о Виталии. Оказалось, он пропал. Больше месяца от него нет вестей. В «Синергии» он тоже давно не появлялся и на звонки не отвечал. Она заволновалась, не случилось ли чего. Других контактов нет, с семьей и с друзьями познакомиться не успела.
Отец Герасим не знал, что думать и что сказать девушке, кроме «на все Божия воля». А выводы из этого эпизода она наверняка сделает. Одно не дает покоя: доступно ли таким вдумчивым людям простое человеческое счастье? Еще одна одинокая звезда на его погонах.
