1.
Она стоит у окна и смотрит на двор. По лужайке бегает большая черная собака, тетя Нина машет на нее руками, пытаясь прогнать.
Он лежит на кровати и смотрит на нее. Ловит каждое движение нахмуренных бровей, каждый взгляд. Он уже может вставать с постели, но еще не научился говорить. После аварии прошло много времени. Но кажется еще больше с произнесенной ею фразы: в сентябре выходит моя книга. Он не мог ответить, расспросить о подробностях. А она так погрузилась в себя, что забыла о нем. Время от времени роняла обрывочные фразы вроде:
— Думала, этого никогда не произойдет. А если случится – порадуюсь. Хватило на полчаса.
Конечно, это ерунда по сравнению с тем, что происходит сейчас, — повисло в воздухе.
Он открывает рот, силясь произнести хоть звук. Из горла не вырывается даже хрипа. Она не поворачивается, по-прежнему смотрит в окно. Тогда он пытается встать с кровати. Та кряхтит, не хочет отпускать. Стоит ли стараться – всего лишь девушка у окна? очередная девушка его вдруг изменившейся жизни.
Писательница, без пяти минут.
— Тебе, должно быть, смешно это слушать, — девушка встряхивает кудряшками, — какой у меня жизненный опыт? Хватиться за стенки в темноте и спотыкаться на каждой яме? О чем я могу поведать миру и в какую сторону его изменить? Я обычный лавсторик. Пишу для баб о том, чего не переживала.
Ему не смешно. Его и без того большие глаза расширились на пол-лица. Он открывал рот, как рыба, выброшенная из воды. Тянул к ней руки.
— Одно радует, — девушка резко развернулась, — твоей маме больше не о чем беспокоиться. Мне не нужны твои деньги. Со своими не знаю, что делать.
Шаги в коридоре. Знакомые голоса. А вот и мама, легка на помине.
— Здравствуйте, — отстраненно бросает девушка и хватает сумку с курткой. Торопливо целует немого мужчину, обещает зайти «на днях» и оставляет его в компании другой женщины. Той, что никогда не предаст и не бросит. Той, что думает о нем больше, чем о себе. И желает только добра, естественно.
***
Женя играет на гитаре с восьми лет. Родители не жаловали ее хобби, но смирились – брат предпочел уйти из дома ради музыки. Они боялись, что дочь последует заразительному примеру. Брат намного старше, но никогда не считал это преимуществом. У него часто собирались друзья – тоже музыканты. Все Женю любили, и она стала часто заходить к нему. Он ее многому научил. Когда девочка подросла, взял в свою группу. Там всего четыре человека, включая ее. Клавишница и бас-гитаристка теперь его жена. Девушка-загадка. Женя всегда относилась к ней с трепетом. Черноволосая, кареглазая, смуглая – полная противоположность голубоглазому блондину. А скрипач-ударник будто вынырнул из книги про эльфов – во всяком случае, такими Женя их себе представляла. Только недавно узнала, что у эльфов длинные уши.
Когда брат женился, времени на музыку почти не осталось. Они часто ездили куда-то, путешествовали. Оба работали, и не только в музыкальной сфере. Потом появился ребенок. Жене нравилось с ним возиться, но она скучала по старым временам. По детству. Пробовала собрать свою команду, но пока не складывалось – играть дома даже мысли не было, а на базу денег нет. Только вливаться временно в чужие коллективы. Авторитет брата работал безотказно: ей рады везде, даже когда ей было всего четырнадцать, а парни с гитарами ощущали потребность повыпендриваться перед подружками. И вот ей уже семнадцать, у нее солидный опыт работы в командах, хороший инструмент в полной комплектации. А также роскошные волосы цвета спелой ржи и зеленые глаза.
Такой ее и увидел Стас – гитарист группы, в которую ее пригласили сессионщиком, всего на несколько выступлений. Раньше партии ритм-гитары исполняла Стасова сестра, но после какой-то личной трагедии музыку забросила и до сих пор не отойдет. Занялась то ли наукой, то ли проектированием сайтов.
Стасу лет двадцать семь, как показалось Жене. Он высокий и стройный, темноволосый, улыбчивый, во взгляде столько тепла, будто Женька тут сто лет играет. Так он и смотрел на нее постоянно. На фоне обычно покровительственных взглядов это казалось редкостью и отзывалось такой же теплотой на сердце.
Однако в соседнем помещении квартировала Данькина команда. И почему его сюда занесло? Всю жизнь играл в своем прекрасном гараже, где все условия. Он умел их создать. Он вообще чудо. Только знать ему об этом необязательно. Женька делала все возможное, чтобы сохранить тайну. Однако он вскрыл ее своей проницательностью, которую тогда еще девочка почти возненавидела. Мучительно хотелось стать старше и умнее, красивее и опытнее. Пустить в ход дурацкие женские штучки, глупое кокетство, игривые взгляды… ему бы хватило. Всем хватает. Примеров хоть отбавляй. Но это была бы уже не она. И он старше на шестнадцать лет. Она для него навсегда останется младшей сестренкой друга. Той самой маленькой девочкой, которую он часто видел с гитарой брата наперевес.
Пока Женька разучивала свои партии (на это не требовалось много времени), Даня ходил туда-сюда, хлопал дверьми, стоял за плечом, говорил по мобильнику, что-то спрашивал. Ни разу не поправил, ничего не посоветовал. Женя радовалась, что уперлась в монитор и сидела спиной к миру. Лицо горит, руки дрожат, а пальцы то и дело соскальзывают с нужных струн.
— Надо же, все никак не могу поверить, что ты здесь! – слышала за спиной любимый смех.
— Сама удивляюсь, — пыталась придать голосу беззаботные интонации, но только пыхтела в ответ, — Стас мог бы все партии записать в одиночку.
— Да, только на концерте не сыграешь за себя и за того парня! – смеется.
Вечно она брякнет какую-нибудь глупость!
— Ладно, не буду тебе мешать.
Шаги за спиной и хлопок двери. Женька отстранилась от монитора, локти уперлись в столешницу, а липкие ладони спрятали разгоряченное лицо. Неужели он так и будет тут околачиваться? Стоять над душой и смеяться над ее ляпами? Нет, она этого не переживет!
2.
— Попросили почитать на мероприятии в библиотеке повесть, — говорит девушка.
Опять стоит у окна и смотрит на больничный двор, а мужчина лежит на кровати. Мать принесла по его просьбе планшет, так что теперь он мог отвечать и спрашивать.
— Бенефис читателя. Самые преданные будут рассказывать о любимых книгах. Так, минутки на три. А потом я. Читать свой труд. Надо выходить в люди. Тренироваться. А потом, глядишь, к писателям съезжу в «Лиру». Правда, пока не знаю с чем и далеко. Полвоскресенья добираться.
Он написал: «Почитай мне эту повесть».
Она обернулась, услышав щелканье. Прочла его реплику. Стала молча ходить по палате, сцепив руки за спиной и опустив голову.
— Тебе вряд ли понравится. Слезовыжимательные девушкины песни. Женщины писать не умеют. Ни на что не годятся.
«Я никогда так не считал».
— Разве?
Скоро придет мамаша, времени осталось минут десять.
«Лара, я люблю тебя», — написал он и уже хотел развернуть планшет, но передумал. Слишком банально смотрится эта фраза на экране, киношно, не про них. Она не поверит. Скажет, такое он говорил тысячи раз и уже ничего не чувствует. Говорить он больше не мог, но не терял надежды вновь обрести этот дар. И первым, что скажет, будет эта фраза. Тогда Лара не упрекнет его в легкости – тяжело даются первые шаги.
Она молчала. Видела, что он пишет, и ждала его реплики.
«Я горжусь тобой», — развернул к ней экран.
Она улыбнулась.
— Пока нет причины. Вот опубликуюсь, тогда быть может… хотя, это не моя заслуга. Если нужно, Господь приведет. А свое дело видела в развитии таланта. Хотела научиться писать не просто хорошо, а классно. Даже гениальная идея поблекнет от корявого выражения. А если я говорю что-то стоящее – слова пробьют себе дорогу.
«Оставь мне что-нибудь почитать», — написал он.
— Все равно делать нечего, да?
«Не передергивай!»
— Хорошо. И ты честно скажешь, что думаешь?
«Честно напишу».
Ладно, — она перестала мерить комнату шагами, — давай свой агрегат, скину с флешки.
***
Каждая репетиция стала пыткой, хотя Даня появлялся не всегда. Мама заметила, что дочь потеряла аппетит, но играть стала больше обычного.
— Было б из-за чего переживать, всего лишь группа. И тебе ли волноваться?
Мама верила в нее. Исправляла ошибки, допущенные с сыном. Отец молчал. Он казалось, не выходил из виртуальной реальности, даже когда не сидел за компьютером.
— Хочется самой все выучить, а с ними быстрее сыграться, — сочиняла Женька, — смысла нет время тратить на репы, если могу одна поработать.
У нее есть телефон Стаса. Всякий раз, возвращаясь домой в маршрутке, Женя порывалась набрать номер и предложить Стасу репетировать в его комнате. Быстро соединить две гитары, а потом ей будет легче ориентироваться по нему… но она знала, что он скажет. Очередная бабья дурь, конечно – у нее ритм, а значит сыгрываться надо с басистом и ударником. Так и ехала Женька, вертя в руке телефон, а другой – придерживая чехол с гитарой. Смотрела на заветные цифры и не решалась нажать кнопку. Небось, еще спросит, почему. Тебе не нравится с нами играть? База плохая? Да все прекрасно. Как было у Дани, только без чая.
Но и без водки.
Брат говорил, такое случилось всего пару раз. Они ребята серьезные и в гараже собиралась играть, а не бухать. Всего два раза Даньку сорвало. Наверное, когда развелся. На какое-то время группу забросил, ударился во все тяжкие, чего никто не ожидал. Женьке неприятно об этом думать. Все мелось под одну гребенку в пору крушения авторитетов. Даже чудесный правильный Данька. Именно тогда, не отдавая себе отчета, она влюбилась еще сильнее. Человеческое, слишком человеческое.
Сегодня он здесь. Знать бы, по каким дням они репетируют, и поговорить со Стасом. Чтоб не совпадали. Иначе работа не идет.
— Привет, Женёк! – проворковал он.
Как она ненавидела эту ласковость! Лучше бы одним приветом обошелся.
— Забываю спросить, в институт-то надумала поступать?
— Да, — она почему-то потупилась.
— А что так грустно? Не хочется?
— Не знаю. Хочется перемен. Новых людей в жизни… но страшновато.
— Куда надумала?
— На музыковедческий.
Он присвистнул.
— А у нас такой есть?
— В Москве.
— Круто! – помолчав какое-то время, изрек Данила.
Самому за тридцатник а все «круто», — буркнула про себя Женя. Данька переобщался с молодежью, перенял их жаргон, но Женьке отчаянно казалось, он пытается общаться с ней на ее языке. Раздражало, как всякие компромиссы. К тому же, это не ее язык.
— И как там, тяжело поступить?
— Сольфеджио суровое, — вздохнула Женька, — десять вопросов в билете и все надо петь. Когда ты не пианист и не скрипач – непривычно… приходится дополнительно заниматься.
— Обалдеть. Выходит, у тебя совсем нет времени?
— Почти нет.
— Родители не ругают за групповую деятельность? – он улыбнулся, как старший брат.
— Отцу все равно, а мама хоть и волнуется, но не протестует. Верит, что я организованная и могу все успеть, если захочу.
— Да, главное расставить приоритеты. Ты девушка серьезная, справишься. Только здоровье не подорви.
Она кивнула. Тут же появился Стас. Улыбнулся теплой улыбкой, взял гитару.
— А я думал в Москву перебраться, — продолжил Даня, сев перед Женькой на корточки и взяв ее сцепленные руки в свои, — тут ничего не держит, делать нечего. И в этом жутком городе был бы один милый сердцу человек…
Она не поняла, о ней ли сказана последняя фраза или о нем.
— Да, конечно, было бы здорово… одной в чужом городе, да еще в таком…
— О чем это вы, пардон, что вмешиваюсь? – Стас.
— Да так, о будущем, — Даня пожал Женины руки и резко встал, — о будущем.
— Какое тебе будущее? нам, увы, уже за тридцать, — хохотнул Стас.
— Все тайны выдал! Я стараюсь меньше лгать, больше злиться… — пропел, направляясь к двери.
Хорошо хоть не спросили, знает ли Женька происхождение цитаты. Есть у старших неприятная манера – уличать молодую поросль в безграмотности. Хоть это всего лишь песня. Как сказал классик, как сказал поэт, в переводе такого-то… И снисходительно так смотрят, мол откуда тебе знать! конечно, ты еще под стол пешком…
3.
Лара нервничала. Повесть, которую собиралась предложить почтенной публике, написана четыре года назад после долгого молчания. Как представляется ей теперь, тот год провел рубеж между ею-ученицей и ею-профессионалом. Все, что написано до – лишь тренировка. Надо же на чем-то учиться, набивать руку. Год молчания пережила тяжело – казалось, больше никогда ничего не напишет. Нечего сказать. Стала править уже написанное – насколько могла тогда, хотя по большому счету все казалось приемлемым. Это сейчас приходит в отчаяние, перечитывая даже свежие вещи – неотточенный слог, замусоренный текст. И сколько ни правь, всегда найдет, к чему придраться.
Надела белую блузку и прямую юбку, чуть прикрывающую колени. Юбка нарядная хоть и джинсовая – с бисерной вышивкой. Высокие сапоги с пряжками и молниями. Из украшений только серебряные кольца. Не слишком официально и все-таки подобает случаю.
Она всегда робела перед публикой, а произведений своих читать и вовсе не доводилось. Друзьям скидывала по мейлу или на флешки и даже в стародавние времена, когда они собиралась в ее комнате и зачитывали первые беспомощные рассказы, Лара подсовывала свои творения подруге. Та умудрялась разбирать ее почерк и читать с выражением, которого Лара совершенно не чувствовала.
Начинающая уже двенадцать лет писательница, ранее нигде не издававшаяся и не состоящая ни в каких студиях, группах и кружках. Никогда не считала свои произведения хоть сколько-нибудь стоящими, но с того рубежа четырехлетней давности кое-что изменилось. Появились одна за другой повести – четыре подряд, которые объединила в сборник с названием «На рубеже». Три из них прочла лучшая подруга, признала, что стиль заметно изменился. Это достойно печати и продажи в книжных магазинах. О той, что она собиралась читать сейчас – «сильная вещь». Мозги вправляет и мир переворачивает. И прекрасно – не стремилась она писать для отдыха после тяжелого рабочего дня. Ее читали долго и вдумчиво. Смаковали, не хотели торопиться. Лара сомневалась – не является ли подобная характеристика эвфемизмом к неувлекательности. Ведь если книга увлекает, ее глотают, а не смакуют. Но решись спросить у друзей, сочли бы напрашиванием на комплимент.
Повесть, по Лариным подсчетам, могла занять часа полтора. Антракт предусмотрен. Народу немало. Девушка предпочитала не смотреть на публику и заняла наступательную позицию – так ей удавалось скрыть волнение. Объявила резко, отрывисто, предупредила, что тематика нечастотная, но каждый пишет как дышит и о том, чем живет.
Начали. Хоть и основано на реальных событиях, они имели место в далеком прошлом, с уже несуществующей ею. К тому же, она репетировала прочтение дома и даже записала на диктофон. Голос звучал ровно и отчетливо. Аудиозапись помогла сменить угол восприятия.
В антракте она избегала выходить в буфет и натыкаться на слушателей. Боялась их вопросов. Пусть все будет после. Пока и нечего спрашивать.
Поехали дальше. Призраки прошлого восстают из сердечной могилы и вызывают то улыбку, то комок в горле – предательский, неуместный. Казалось, только Лара понимает, где смеяться и когда плакать. Фотографы отвлекали щелканьем затвора. Но в целом все лучше, чем она ожидала: люди не ходили туда-сюда, не звонили мобильники, и не слышалось перешептываний. Ей уже все равно, что в очках она выглядит ужасно, и не спасут никакие наряды и стильные штучки. Писателей надо читать, а не видеть и слышать – говорила Дафна Дюморье. Так что не отвлекаться. Если после такого выступления им захочется ее читать – это победа. Хотя Лара не узнает об этом.
Она уже не живет прошлым, которое описывала. Пережито давно, а черта проведена четыре года назад. Сколько жизней сменилось за одну ее скучную и короткую! В настоящем — любимый человек в больнице, не может говорить и ответить взаимным чувством. Впрочем, это и не чувство – это состояние души. Ее любовь. А для него – только волнение крови и прочих жидкостей в организме. И зачем она рядом, на что надеется, чего ждет?
Голос дрогнул, когда вспомнила об этом. И о его матери, когда та упрекнула ее в поисках богатых кавалеров. А она приехала с ее сыном на скорой, став невольным свидетелем аварии (хотя год не виделись, и он не желал общаться без известных последствий). Ночь в реанимации, день рядом с ним – пока не приехали иногородние родственники. И если бы она захотела – чего проще, прыгнуть в койку еще год назад и всем завладеть. Имуществом, телом… а ей нужны мысли, разум, чувства. Уважение. Нормальная семья, которой с ним не получится. Он из другого мира и ему нельзя доверять. Тогда почему она рядом и зачем это терпит? Она ему никто и справедливо не бояться упреков чужого человека. Она не бросит мужа-инвалида, друга-молчуна, даже приятеля, нуждающегося в помощи. Он же — никто и она в его жизни – глупый эпизод, уже стертый из памяти. Если бы ни авария. Если бы Лара не оказалась рядом.
В зале тишина. Позже девушка видела фотографии – публика с загруженными лицами. Остановиться невозможно, будто ком с горы. Не о том она думает, прошлое в прошлом, но в какой-то момент почувствовала, будто публично исповедуется. Защипало в глазах, стало жалко себя. И ту старую жизнь, ту чистейшую любовь, которой больше не будет. Другие — возможно, но такой – никогда.
Заведующая перестала прохаживаться, выворачивая к чтице руку с часами. Время будто остановилось, но все-таки Лара помнила, что его мало. Дочитав, спешно встала из-за стола, ринулась в зал и заняла свободное место. Жалела, что не открыла дискуссию. Позже раздались аплодисменты. А еще позже – мнения в фойе, в раздевалке, на улице. Зацепило. Продолжения бы. Неужели такое бывает? Неужто это случилось с вами? Ах, такая любовь, такая любовь!
— Лар, поздравляю, это успех!
Обернулась. За спиной он – герой прочитанной повести.
***
Стас провожал Женю на остановку после репетиции. Майский сумрак напоен ароматом сирени, пение соловья прорывается даже сквозь городской шум.
— Не хочется начинать этот разговор, — промолвил Стас, — просто вижу, что тебе будто не слишком с нами комфортно. Может, скажешь, в чем дело?
— Нет, что ты! – Женя опешила. – Мне у вас очень хорошо. Просто волнуюсь из-за поступления, Москвы и всего прочего…
— Так всегда на пороге новой жизни. Но я уверен, ты справишься. Хотя мне и неловко напрягать тебя в столь насыщенное время.
— Не волнуйся, я не перенапрягусь. И на качестве игры это не отразится.
— Я и не волнуюсь. Просто хочется, чтобы тебе было хорошо. С Даней вы давно знакомы?
Женя замешкалась с ответом, над которым и задумываться не стоило.
— Уже лет восемь. Он друг брата. Я часто бывала у него.
Стас промычал что-то в ответ.
— Если вдруг я не справлюсь, ты можешь попросить сестру выступить? – Женька предпочла увести разговор подальше от Дани.
— Попросить-то я могу… но вряд ли она согласится.
— У нее парень погиб? – Женя замялась, не зная, стоит ли задавать такие вопросы.
— Не то что бы… погибла ее любовь.
Женя слышала, что он был звонарем и разбился, упав с колокольни.
— Она такая же красивая, как ты?
Стас рассмеялся.
— Не знаю, насколько уж я красивый. Она же девушка. Разумеется.
— Вы похожи?
— Да.
Вот и проспект замаячил серой лентой, подсвеченной фиолетовым. Женька не рассчитывала засиживаться на базе допоздна и жалела, что не взяла куртку.
— Замерзла? – Стас заметил, как она ежится, и стал снимать джинсовку.
— Не надо, вон моя маршрутка, пойдем быстрее! – она рванулась к проспекту.
Стас в последний момент удержал ее за перекрестье лямок комбинезона. Такси промчалось в сантиметре.
— Осторожно, резвая ты моя! – он притянул ее к себе и слегка приобнял.
Она не спешила вырываться. В его объятьях тепло и спокойно. Карие глаза лучились привычной теплотой без всякой снисходительности. Женька не отрываясь смотрела в эти глаза, тонула в них, забыв обо всем на свете. Ее собственные закрылись. Хотелось удержать в памяти все подробности, и переиграть на тысячи ладов!
Она сама потянулась к нему и неумело ответила на поцелуй. Даже сквозь закрытые веки различала зеленый отсвет. Надо бы перейти дорогу. Вокруг зашелестел народ…
4.
Лара вызвала такси и поехала к родителям. Возвращаться в пустую квартиру ужасно не хотелось.
Такого завершения вечера она никак не ожидала, хотя воображение с каждым годом развивается. Развинчивается, срывает крышу.
Он, разумеется, был с женой. Ее Лара тоже изобразила в своей повести. Если бы встретить их в буфете, раньше, без толпы вокруг – возможно, они бы поговорили. Лара не уверена, что хотела этого. Нет, она не прочла злобы в их взглядах. Скорее изумление. Конечно, люди пришли послушать сказку, а по ходу развития сюжета обнаружили себя ее героями. Только имена другие. И, разумеется, никто из присутствующих в зале не узнал бы… в этом очарование тайного порока. Невидимая хрустальная нить, связывающая только их троих. А мир вокруг – декорации.
Что если бы он стал попрекать ее? Или оправдываться? Или самодовольно ухмыляться? Какой могла быть реакция человека, который пишет с двенадцати лет и вероятно, сам мечтал о писательской карьере, да не сложилось? А сложилось у девочки, которая была влюблена в него лет десять назад и которую он уже года три не видел? И вдруг эта девочка выставляет его персонажем своей повестушки! А народ слушал, шмыгая носами, подавшись вперед, сплетая руки от нетерпения.
Поздравляю, это успех! – так и пульсировало в голове. Интересно, что же все-таки они почувствовали – даже интереснее про жену. Она ведь появилась после исчезновения Лары из его жизни и, пожалуй, не знала подробностей. Лара усмехнулась своим мыслям. Придут домой, устроит ему разборку!
— Тьфу, елки! – шофер приправил восклицание матерной бранью. – Лезут тут всякие под колеса!
Лара вскользь увидела, как высокий длинноволосый парень оттаскивает от проезжей полосы девчонку в джинсовом комбинезоне. Забавная парочка.
Так вот, интересно. Самую малость. Если бы раньше, этот эпизод не шел бы из головы неделю. А теперь – малость. Прошлое в прошлом. Она опять усмехнулась. Как, должно быть, незавидно оказаться в таком положении и переживать весь вечер то, что пережили эти двое! Жена-то что? ее Ларино перо почти не коснулось – разве что пощекотало женское самолюбие, обмахнув острым кончиком внешность. Ох и колоритно расписано! Все мы любим себя и кажемся себе красавцами, а со стороны иначе. Особенно в глазах соперниц! А ему досталось изрядно. Бедняжка!
Моя книга выходит в сентябре.
Разве думала она, что он ее прочтет? Под псевдонимом, без фотографии – он никогда бы не узнал автора. В городе осталось два книжных магазина – типография и неподъемно дорогущий. Остальные позакрывались. То же происходит с издательствами и библиотеками. Бумажные книги покупают все меньше. Скоро и писателю не на что будет рассчитывать. Лара уже не представляла картину: кто-то из старых друзей гуляет по книжному и натыкается на ее талмуд. Открывает на середине, читает абзац. Качает головой, переворачивает, читает аннотацию или отзывы. Пролистывает. Ставит на полку или идет с книгой к кассе? Если бы узнал в авторе старую подругу – второе. А если нет?
Она сделала все, что бы нет.
Кроме этого дурацкого мероприятия, о котором было заявлено на сайте библиотеки. Никаких афиш, ничего. Кто им сказал? Откуда узнали – неужто заходят на сайт? Вряд ли люди, не посещающие библиотеки, подозревают о существовании такого ресурса. Библиотека – что-то старинное, давно ушедшее в небытие, или существующее только для старушек, которые не в ладах с техникой. Оказываются, эти заведения выпрыгивают из шкуры, привлекая читателей. Чтобы не закрыли. Как покинутая любовница: посмотри, я и такая, я и сякая, и так могу и по-всякому! И споем и спляшем на центральной площади.
Жаль, она не успела их допросить. Кто-то оттеснил, оттер, позвал… даже не попрощались. Но ей теперь есть о чем волноваться. Этим людям больше нет места в ее жизни. Точки становятся все жирнее и ненужнее.
Она поняла, что хочет стать писателем. Проще жить, придумав себе цель. Если оставить высокие слова и признанные смыслы, сформулировать четко повестку дня – легче. Она будет стучать во все двери, будет шлифовать уже написанное, сочинять новое, браться за работу всякий раз, когда наваливается темнота и обуревают лишние мысли. Только мотивов не могла понять. Тщеславие? Доказать ему, что не только красивая, но и умная? Неужели он правда считал ее глупой? Или только подзуживал…
— Значит сам дурак, — говорила подруга.
Да уж, пожалуй. И стыдно, что влюбилась в такого.
Доказать ему или себе? Чтоб родители гордились. Чтоб с работы уйти. Посвятить себя любимому делу – высокооплачиваемому хобби. Мечта! Пора осуществлять ее своими руками.
И что-то стало получаться. Ширилась читательская аудитория. А первый успех воодушевит, известное дело. Стоит только выйти книге – Лара почувствует себя увереннее. Больше не будет стесняться читать свои вещи перед публикой. Отстаивать свои идеи. Вечные ценности, столь непопулярные в наше потребительское время. Ей есть, что сказать и она знает, что правда на ее стороне. Благо, у писателя век не короткий. Она еще молода и полна сил. И желания сделать мир лучше. Именно сейчас – странное дело, в восемнадцать ей было плевать на мир. Тот, что внутри казался единственно стоящим.
Она больше не рисовала картин: он возится в гараже, а она сидит с ноутбуком на продавленном диване. У них нет будущего. Совместного во всяком случае. Неважно, выздоровеет он или нет. Ему по-прежнему нужно только ее тело, а ей – душа. Не его, а того, кого придумала и поселила в его оболочку. Хватит иллюзий, ложь – оружие сатаны. Реальность болезненна и горька. Она пишет о ней, чтобы выжить, а не примириться.
***
Женя вернулась домой с улыбкой на устах и сияющими глазами. Это не укрылось от маминого взгляда, но вопросов не последовало. Обычные «как дела?» и «есть будешь?» Жене хотелось остаться одной и думать о нем. О ком?
Ребята говорили, что Стас на нее запал, как только увидел. Но она не верила. Шушукались за спиной, подкалывали его. Он намного старше, умнее, интереснее… чем она могла его пленить? И все же, если бы она не была такой слепой, заметила бы.
А он не слепой. Заметил, что она сохнет по Даньке. Стас ничего плохого о нем сказать не мог. Да и кто бы смог! Но выразил предположение, что это детская восторженная любовь, которую стоит хранить, как дорогое воспоминание. А рядом он – живой и теплый, близкий и родной.
Неужели все так просто? С первого поцелуя изменить отношение ко всему на свете? Правильно ли? нормально ли в принципе? Женька металась по комнате, не включая света. В магнитоле Стинг, за окном ослепительная луна.
А Даня? Он все еще видит в ней маленькую девочку. У него наверняка есть женщина. Ее восторженность сменилась жалостью, когда узнала о разводе и водке на репетициях. Захотелось увидеть брата, поговорить с ним. Как-нибудь исподволь, чтоб он не догадался, не засмеялся. А лучше с его женой. Она не станет потешаться над маленькой девочкой.
А если он переедет-таки в Москву? Будут ли они видеться? Нет, лучше не надо.
Может, сама никуда не поедет – здесь же Стас. Как теперь быть? Неужто он пять лет будет ее ждать? Или вместе перебираться в Москву… было бы здорово, но неожиданно.
С родителями говорить смысла нет. Любовь не причина, чтоб учебу под откос. Да почему под откос – можно и здесь что-то найти…
Женя высунулась в окно почти наполовину. Одуряюще пахнуло сиренью, соловей перекричал Стинга.
Какая Москва? Она сейчас-то себя еле оторвала от Стаса – никогда бы не подумала, что расставаться так мучительно. Так бы и грелась в его объятьях, целовала бы и любовалась его глазами, улыбкой, слушала бы тихий бархатный голос, тонущий в реве машин.
Будет очень нагло, если она позвонит ему сейчас? И что скажет? Губы разъезжаются в улыбке. Еще час назад был Данька, а теперь – Стас. Неужто она такая свиристелка? Что он подумает? Нет, нельзя звонить, она же серьезная девушка. Официально. Но даже серьезные девушки не всегда знают, чего хотят, и как поступить. Выпускной класс, экзамены, дополнительные занятия, группа, а тут еще весна, любовь… Главное, не потерять сосредоточенности. Справиться со всем, а потом выбирать. Куда и с кем.
5.
— Все прошло лучше, чем я ожидала, — рассказывала больному Лара, — народу много, слушали внимательно, ничем не отвлекали. Под занавес явился главный герой.
Виктор прочел эту повесть, и вопросов у него больше, чем отзывов. Последние он набросал в планшет и дал прочесть Ларе, а первым она удивилась – вроде изложила все подробнее некуда.
Они сидели в коридоре. Виктор уже нормально ходил, но Лара боялась выгуливать его по двору в одиночестве. В палате же полно народу и толком не пообщаешься. Лару напрягал односторонний разговор в присутствии чужих людей. Порой говорить не хотелось. Да и не каждый день происходит что-то достойное обсуждения. Грузить малознакомого человека творческими стремлениями и успехами, пожалуй, нескромно. Однако Виктор слушал. Выбора не было. К нему приходили друзья, но только первое время. Потом чувствовали себя неловко и заходили все реже. Мол, поправишься, вернешься домой, увидимся. Он вернется, конечно – нет смысла держать его здесь вечно, и ему опостылело.
Мать обычно приходила в полдень, поэтому Лара старалась успеть ровно к одиннадцати. Хоть час посидеть спокойно.
— Скажи честно, — она взяла его за руку, — напиши, точнее… не знаю, как сформулировать. Тебе не наскучила моя компания? Стоит ли мне быть здесь?
Его взгляд стал цепким и колючим, между бровями пролегла упрямая складка.
— То есть, не моя ли это прихоть… не волнуйся, когда ты поправишься, все решится само собой.
Он уже строчил в планшете, а она, пользуясь тем, что он не может перебить, уточняла до бесконечности.
Я люблю тебя и хочу, чтобы ты всегда была рядом, — успела прочесть, хотя он не повернул к ней экран. Пальцы Виктора застыли над буквами.
— Как любишь? На безрыбье и рак рыба? Хоть кто-то рядом будет, так? Не обижайся и не бойся обидеть меня, я просто хочу знать.
Он закрыл глаза и тяжело вздохнул. Планшет упал на колени. На экране по-прежнему горела надпись. Буквально год назад чего бы Лара ни отдала за эти слова! А теперь...
— Понимаешь, — она встала и прошлась по коридору, — я знаю о тебе чуть больше, чем ты думаешь, и знай я такое раньше, никогда бы не влезла в твою жизнь. Мы очень разные и как есть вряд ли поладим. Обоим пришлось бы сильно измениться. Я не могу знать, что произошло в твоей душе и произошло ли. Не хочу быть для тебя тем, чем была бы в прошлом году, понимаешь?
Зачем затеяла этот разговор! чего добивалась? Неужто он напишет, как изменился и сколько переосмыслил? Да еще мать, небось, поет, что Лара только из корысти тут крутится. Интересно, почему не крутятся более корыстные девицы? Куда они подевались?
Виктор отложил планшет, встал и подошел к ней. Забыла уже, как его ладони гладили ее волосы и лицо. И тогда было как-то иначе. Как в похмельном бреду, мы ищем друг в друге тепло, выдав похоть… и поцелуй этот не такой – резкий, властный, бескомпромиссный. Таким, возможно, был бы ответ, если бы он мог говорить.
***
— Говорят, не перевелись юродивые на земле русской, — вел неторопливую речь Стас, — хотя чаще говорят как раз обратное. Знаю, привечает один монастырь такую странницу. Бают, она чуть ли ни прозорливая.
Вокруг шумит город. Они сидят на скамейке в сквере, лицами друг к другу.
— Стас, я не понимаю о чем ты.
— Я о том, что надо туда съездить. Обычно люди в такие поездки и пускаются, старцев всяких ищут, когда выбор нелегкий предстоит или ответов найти не могут. Если сомневаешься – можешь, конечно, посоветоваться, но вдруг и воля Божия есть на этот счет?
— И эта странница может ее знать? – сомнение в голосе.
— Может.
— А если я как-то не задумывалась ни о чем таком и даже не знаю, верю ли…
— Вот и узнаешь. Я тоже мало о чем задумывался, да как-то задумали…
Женя держала его руку в своих и отпускать не хотела – словно подключалась к его вере и задумчивости на все счета.
— Отвезешь меня к ней?
— Разумеется, — он улыбнулся, и на душе стало совсем светло, — только выясню все подробнее. Куда, когда… а то приедем и никого не найдем.
— Да хоть просто прокатимся, развеемся, — она тряхнула головой, — походим по монастырю. Так все надоело и утомило!
Родители не очень-то хотели отпускать дочь в Москву. Мама говорила, что и здесь есть достойные факультеты. Брат считал, что музыкальная вышка ни к чему – играть умеешь, а большему не научат, только теорией запарят. Да и кому (если рассуждать практически) нужен музыковед?
— Маркетолог и юрист всем нужен, — бурчала Женька, — от одних названий противно.
Сам историк, можно подумать, они кому-то нужны!
Даже Даня активно включился в планирование Жениного будущего. Зашел как-то в их помещение, походил туда-сюда, пока ребята чехлили инструменты. Спросил, что решила, и решила ли.
— С одной стороны страшно, а с другой – хочется любимым делом заниматься… — вздохнула девушка.
— А с третьей стороны я, — объявился Стас.
Женька взглянула на него и улыбнулась.
— Аааа… — Даня проследил за этим взглядом. И тут же поймал Стасов, адресованный только ему. Данила все понял и стал появляться реже. Но тогда бросил напоследок:
— Я бы, пожалуй, выбрал второе.
Женька опустила голову и сцепила руки так, что побелели костяшки пальцев.
— Он бы, он бы, — буркнул Стас, — спрашивал его кто?
Дверь уже закрылась. Кроме Женьки на базе никого не осталось.
— Лапуль, согласись, ты толком не знаешь, что это за дело такое. Я уверен, бросишь после первого курса. Так многие ребята поступали. Зарабатывают практикой и аранжировками, а это пустая трата времени. Профессию можно получить в другой сфере.
— Пути к отступлению?
— Выбор. Один род деятельности может наскучить. Хорошо, когда есть на что переключиться.
Наверное, он прав. Она и сама видела этих ребят. Историки, физики, психологи, переводчики – консерваторский уровень тут не нужен.
— Но я не знаю, чем бы еще мне хотелось заниматься, — растерялась Женька, — нет у меня больше талантов и склонностей…
Стас померил шагами базу.
— А кто торопит? Не бойся потратить год или два. Посиди дома, подумай. Это парням от армии убегать в институт, а тебе куда спешить?
Мама, небось, и слышать не захочет, чтоб дочь валяла дурака целый год. Хотя, почему? Она может и поработать, да с той же гитарой не пропадешь… действительно, зачем такие стрессы, куча экзаменов сразу?.. сольфеджио по ЕГЭ не засчитают.
В общем, разболелась голова от всех переживаний и размышлений, которым предаются за пару лет до окончания школы. А тут – все на носу и вдруг сомнения.
— Не хочется ни о чем думать сейчас… хочется просто жить.
— И жить просто!
6.
Первый выдранный листок вяло загорелся в руке Стива. Марина заворожено смотрела, как пламя расползается, выхватывая слова на линейках.
— Уверен, что хочешь все сжечь? – спросила, чтобы хоть что-то сказать.
— Это старый хлам, давно пора избавиться от него.
Мистер Дженкинс. Преподаватель продвинутых курсов, где Марина проходит стажировку. Однажды услышала, как он напевает «Мы чемпионы» группы «Квин» – с детства любимой. Потом разговорились в пабе, куда ходили всей группой. Чудесные две недели…
Он оказался еще и писателем. Фантастом или как-то так… она не знала, как перевести mystery writer. Сказитель тайн? У него ведь не спросишь, он по-русски ни в зуб ничем.
Марине нравилось слушать его. Английская речь – такая непривычная, музыкальная, совсем не похожая на ту, что слышала в стенах вуза. Ее хотелось пить как нектар, наслаждаться каждым словом, смаковать в памяти.
Он не делился планами, не рассказывал, о чем думает, не передавал содержание уже написанных книг. Видимо, импровизировал на ходу и какие-то из этих сказок позже запишет. Даже простую посиделку у костра одно его присутствие превратило в таинственный ритуал. Словно нет вокруг бушующего города, они вдвоем на другой планете, где горят древние летописи.
— Почему пламя такое синее? – полюбопытствовала Марина.
— Потому что слова ядовитые, — отшутился Дженкинс.
Полоски скотча… им склеены листы, он горит нехотя.
У костра хорошо и тепло, а за спиной тьма казалась почти осязаемой. Марина отвела взгляд от пламени и посмотрела в небо. Полнолунье. И совсем светло. Пахнет осенью.
Стив достал из целлофанового мешка еще одну тетрадку, разворошил пламя и начал выдирать листы, чтобы скормить их огню по одному. Тетрадь на славу скреплена, листы вырывал с усилием.
— Смотреть страшно.
— Брось! Надо периодически очищать дом от старых бумаг, иначе не избежать захламленности.
Всего две недели, а она уже не помнила, как он стал Стивом. Куда они ходили вместе и о чем беседовали. Как она оказалась у него дома… и он спросил, вкусный ли чай заварил! Еще бы! так смешно стало тогда – она-то задергалась, поняв, что повела себя двусмысленно. Все казалось детской забавой, простой игрой. С ним так легко и хорошо.
Говорят, лучший способ справиться в неразделенной любовью – новая влюбленность. Но ведь врешь – и себе, и другому человеку, что страшнее. Марина не хотела ни с чем справляться, но смена обстановки шла ей на пользу. Скоро она уедет, и все забудется. Сколько таких девчонок мелькает у него перед глазами каждый день! К тому же, он вдвое старше и наверняка воспринимает мир иначе. Да еще иностранец.
— Сходим на «Мэйден»? – спросила она. – Знаю, ты их не любишь, но за компанию?
Он покачал головой. Сорок три для тебя – это слишком? – так и звенел в ушах старый вопрос. Да разве он выглядит на эти годы? В клетчатой рубахе и джинсах, в белых кроссовках. Высокий поджарый блондин.
— Конечно, сходим.
Когда времени мало, ценишь каждое мгновенье.
«Мэйден» играли в Альберт-холле и, как ни странно, тот набился не до отказа. Почти весь концерт Стив стоял за спиной Марины и обнимал ее. Иногда это надоедало, но сказать неловко.
У него небольшой двухэтажный дом, уютный кабинет. Вокруг дома заросший бурьяном сад, за которым некогда ухаживать. В кабинете – письменный стол с компьютером и принтером, по всем стенам стеллажи с книгами, большой диван в углу, стол с электрочайником.
— Я пью галлонами, пока работаю, — поймав ее взгляд, пояснил Дженкинс, — решил оставить здесь, чтоб не бегать на кухню.
На кухне ноутбук, хотя Марина поняла, что это не постоянное место его жительства. Стиву все равно где, когда и на чем писать. Для него не существует неудобных клавиатур или непривычных операционных систем. Он мог писать в тетради, и на оберточной бумаге. Днем и ночью, зимой и летом. Главное – с каким азартом пишешь и насколько захватывает идея, процесс, а остальное – неважно.
Марине безумно интересно, что творится в его голове. Как причудливо переплетаются реальность и выдумка. Сны и фантазии. Едва замеченные лица, услышанные в фильмах реплики, детские страхи и вера в прогресс. Она шарила взглядом по полкам и не видела его книг.
— Это нескромно, — смеялся он, — я держу их в ящике под кроватью.
Все мужчины как дети, — мелькнула мысль. По просьбе любимой студентки сбегал на второй этаж, принес коробку. Стив Дженкинс, без псевдонима. Doomsday Pride, Jupiter’s Decay, Agony of Glory. Последнюю Марина выбрала в качестве подарка. На память.
— Тебе обязательно уезжать? – спросил он.
Марина опешила.
— Конечно… я скучаю по семье. Да и они меня любят и ждут, — почему-то не про экзамены и учебу.
— Да, разумеется. Как они могут не…
Он замолчал и отошел к окну. Пол под его шагами заскрипел.
— Как бы я хотел, чтоб ты осталась!
С ним? Здесь? навсегда?
Даже в самых дерзких мечтах Марина этого не представляла. Да, он отличный дядька, с ним интересно и необычно, само собой, но он же ей в отцы годится и неужели воспринимал ее всерьез хоть на минуту?
Она присела на банкетку и бессвязно-ошалело выдала свои соображения.
— Что ты, милая, — он подошел к ней и опустился рядом на корточки, — милая…
Его лицо совсем близко. Щетина шаркнула по щеке. Поцелуй, как глоток вина после перехода пустыни, — по словам Аль Пачино в фильме «Запах женщины». Они смотрели его несколько дней назад.
Sweetheart, my angel, honey, my dear, baby звучали так непривычно, так не о ней. Хотелось простых русских солнышек и малышей. Кто-то зубоскалил в интернете, как мы называем своих любимых. Солнце – звезда, которая может спалить все на свете, малыш – существо, умеющее только орать и гадить, голубка – мозгов недостаточно даже на ветке удержаться. Видимо, автора сего никто никогда не любил…
И вот она уже лежит на банкетке, а писательская рука скользнула значительно ниже Марининой шеи. Выдернула заправленную в джинсы футболку, приобретенную на том самом концерте «Мэйдена», и коснулась голого живота.
— Нет, нет, я не могу! – из последних сил рванулась к свободе.
Почему? – пульсировало в висках. Разве тебе неприятно? Какой дурой тебя посчитали бы одногруппницы! Каждая вторая, небось, мечтает подцепить англичанина и остаться здесь навсегда…
Она отбежала к противоположной стене кабинета и закрыла руками лицо.
— Марина, Мариночка, — вот это уже совсем смешно. Это «чка»! где он этому научился?
Его руки не ее плечах, прерывистое дыханье, неловкие извинения. А она, не открывая ладоней от горящего лица, уткнулась в английское плечо и разрыдалась. Взахлеб, в голос, до судорог. Он гладил ее по спине и утешал, как мог. Своими «бэби» и «ангелами». Как это игрушечно и мелко! Какой компромисс для бездонной русской души с этим «остаться». Неужто так влюбляются наши женщины или торгуют собой ради материального блага? Когда-то скидывала сокурсница статью одной эмигрантки (или только желающей ею стать?) – подумаешь, Россия! Березы да поля и все? а тут и шампуни не разбавляют – волосы действительно становятся мягкими и шелковистыми, и дураков мало, и дороги ровные, и бюрократии нет. Зато экономят на всем, потому что ресурсы исчерпаемые – попробуй заставить русского человека так жить! и жизнь дорогая. Но это не замечается. Все для человека – вот что главное. А у нас все против. Выживать надо – лестница в небо и такси до рая. А тут –рай на земле.
Сентябрьский воздух наполнен холодным запахом наступающей осени и невыразимой щемящей тоской. Если в мае идентифицировать ароматы дело плевое, с сентябрем не так просто. И все же, неповторимый запах, разрывающий грудь – хоть в России, хоть в Англии. Марина выбежала в хмельную ночь, разомкнув объятья. Успокоилась. Сил не осталось на слезы. До мая есть время подумать.
И вот петляет серой лентой дорога, по бокам мчатся леса, сменяясь полями. Стук колес как молитва. Марина едет в монастырь. Раньше никогда не приходилось. И она волнуется. Не от того, что скажет юродивая, а просто. Она ведь уже все решила.
Видела его с тех пор два раза – на занятиях и в аэропорту. Пришел попрощаться. Девчонки таращились, когда он отозвал ее в сторонку.
— Хочешь, я уеду к тебе? Выучу русский – я способный к языкам. А издавать меня по-прежнему будут здесь, мне все равно, где писать. Ничего меня не держит.
Сорок три, неужто так сильно влюбился? Марина смотрела на него широко распахнутыми глазами не в силах вымолвить ни слова. Конечно, здорово если бы жертвовал всем он, а не она. Но не будет ли с ее стороны жестоким принять эту жертву? Если она, скажем прямо, не умрет без него?
Он тоже не сказал, что не может без нее жить. Но разве была необходимость в этой пустой пошлой мелодраме?
— Не знаю… не знаю! – она чмокнула его в губы и побежала к посадочной полосе.
7.
Когда Виктора выписали, его мать устроила праздник. Типичное русское застолье с телевизором – в дальнейшее Лару не посвятили. Впрочем, она подозревала, что на этом фантазия хозяйки закончится. Еда призвана заменить все развлечения. Те, кто повидал мир, брюзжали на немцев – дескать, не накормили и вообще у них скудно. Даже не потрудившись представить, что немцы собираются для общения, а еда или чаепитие – лишь сопровождение. Лара знала, Виктор тяготился решением матери. Можно понять – он по-прежнему безмолвен. А Лара подозревала, что при молчании виновника торжества, один повод сменится другим.
— А знаете, господа, избранница моего сына – начинающая писательница! – не преминула сообщить будущая свекровь.
Взоры собравшихся устремились к Ларе. Та удостоила публику лишь едва заметным кивком и сдержанной улыбкой, не показывающей зубы.
Телевизор не включили, внимание гостей не рассеялось. Стол сервирован изобильно, но неоригинально. Эта Лара любила всякие затейливые салаты в виде подсолнухов, болгарские перцы фаршированные яйцом, самодельные майонезы и коктейли.
— Правда?! Значит, у нас есть повод поздравить и будущую невестку! – пронзительный женский голос.
Звон бокалов, молчание.
— Когда же выходит книга?
— В сентябре, — нехотя отозвалась Лара.
— Право, милочка, для столь юной особы вы как-то мало радуетесь такому знаковому событию!
— Я уже не столь юна, — Лара слышала, что звучит жестко и холодно.
— Милая, на вид вы совершенное дитя! Никогда бы не дала вам больше двадцати двух!
— Я и не возьму.
Мужская половина оценила шутку.
— Это все потому, что нет во взгляде цинизма и бабьей прожженности! – хохотнул отец Виктора.
К нему Лара с первого взгляда прониклась симпатией.
— Поверьте, Ларочка, мужчины это ценят!
— Смотря какие, — отозвалась девушка.
Виктор звякнул вилкой о тарелку. В остальном угрожающе тихо.
— Знаете, я всегда полагала, что писатели – люди более красноречивые и компанейские. Произносят тосты в стихах, сочиняют эпиграммы… — повела речь одна из толстых дам.
— Вы ошиблись. Это ораторы. Писатели пишут, а не говорят. И вообще, народ весьма скучный. Только посмотрите, как они мямлят по телевизору!
Виктор сидел как на иголках. Потерянный, бледный, немой. Он не мог защитить Лару, прекратить разом эту дурацкую травлю – не показывать же всем написанные на экране речи! Он только сжимал ее руку, и по его взгляду Лара все понимала.
— Кстати о телевизоре, — оживился папа, — может, включим?
Кто-то за, кто-то против. За обсуждениями о Ларе забыли. Посидев еще минут десять, она выскользнула из-за стола. Виктор вышел следом.
— Я тебя покину, мне нужно встретиться с подругой.
Ложь, — говорили его глаза. Конечно, врать нехорошо. Но и служить мальчиком для битья Ларе тоже не хотелось. В двадцать стерпела бы, но все-таки разница ощутима. Она с трудом верила, что когда-то ей была свойственна болезненная стеснительность, что считала себя непроходимой дурой из-за отсутствия красноречия, а уродиной – из-за отсутствия груди. Все прошло. Теперь она писатель. Важнее президента. Характер эпохи. Оракул времени, на шаг впереди. Проповедник вечных ценностей и генератор идей. Пускай другие пустословят об одном и том же – ее слова вечны. Топором не вырубишь. А пока слово звучит в присутствии толпы – его несложно передернуть, переврать на свой лад и обвинить изрекшего во всех смертных грехах. Лара слишком хорошо знала цену словам и относилась к ним с уважением. Как строитель к ДСП, кирпичам и сайдингу. Теперь она поняла, что молчание – это не бич, не лень, не скудоумие. Это Божий дар, помогающий сохранить концентрацию мысли. Чтобы на бумаге смотрелась свежей и полной сил. Как никогда прежде она ощущала, что нашла свое призвание.
— А на счет поездки можешь ничего родичам не объяснять, я скажу.
Он помотал головой. Поднял указующий перст, скосил глаза на планшет, с которым не расставался, и кивнул.
— Ясно. Как знаешь.
Она подалась вперед – поцеловать на прощанье, но Виктор перехватил ее и выволок в коридор. Такие поцелуи давно перестали его устраивать. А другим – домашние не свидетели.
***
Шелест колес и подсвеченная желтым лента дороги. Зелено-красные огоньки на приборной панели. Женька дремала, откинув переднее сиденье. В салоне орала тяжелая музыка, чтоб Стас не заснул. До какой-то поры спутница развлекала его разговорами и пением, но вскоре выдохлась.
— Надо было выехать в шесть утра, а не на ночь глядя, — зевнула она.
— Тогда бы на литургию не успели, — отвечал Стас, не поворачиваясь к ней.
А это так важно? – ее молчаливый вопрос.
Для верующего нет вопросов, а для неверующего нет ответов.
— Перебирайся на заднее сиденье, отдохни, — предложил Стас.
Женька заупрямилась, хотя сама не знала, почему. Машина большая, она вполне поместится. Но как-то это непорядочно, что ли…
— Тогда как стукнет восемнадцать – бегом в автошколу! – он улыбнулся и быстро глянул на нее. – Будем меняться.
Он столько хотел ей показать, у него уже планов громадье. А она пока не понимала, хочет ли узнать и увидеть его мир. Все слишком стремительно менялось, не успевала переваривать впечатления.
— Сам-то каким приедешь на службу? Надо остановиться и хоть немого поспать.
— Не волнуйся, все в порядке вещей.
Ладно, он же большой мальчик, не ей учить его жизни. Видела недавно его сестру. Красивая, миниатюрная девушка, с такими же, как у Стаса глазами и волосами. Только взгляд очень печальный. И просканировав Женю, казалось, не одобрил выбор брата. Конечно, дите совсем. Женя знала, что даже не семнадцать не тянет. Она и в тридцать не будет выглядеть так, как иные в ее теперешнем возрасте.
Аня заходила на базу, спрашивала, как продвигается работа. Брат сказал ей, что Женя очень занята и не факт, что сможет продолжать репетиции.
— Ладно, если что, помогу, — сообщила она уставшим голосом.
Женька успокоилась. Засомневалась только, справится ли Аня с материалом за несколько дней, но Стас заверил, что сестра очень способная.
— Небось, ты ее учил?
— Не то что бы… у нас разница в возрасте небольшая, мы учились вместе.
Раньше Женя очень боялась, что ее начнут судить по брату. Или относиться с показным уважением благодаря его авторитету. Но недолго ей суждено было оставаться сестренкой Дрона. Потом она стала Женей Дроновой, и лишь некоторые уточняли, не в родстве ли она с тем самым Дроном. Ее не задевало, брат ею гордился. Но если бы играть не умела, фамилия не спасла бы.
— Ничего, выйдешь замуж, и проблем не будет! – смеялась золовка.
Одной Дроновой меньше станет… грустно становилось от этой мысли. И так захотелось повидать брата!
За ночь сделали пару остановок у заправок, и пока Женя гоняла чай, Стас спал на заднем сиденье. Просил растолкать его через полчаса, но Женька не смогла. Ходила кругами, дышала прохладным ночным воздухом. Сирень уже отцвела, вишни и яблони облетели. Чуть поодаль от трасы заливался соловей. Когда гулять надоедало, Женя забиралась в машину, и Стас просыпался. Ругал, что не разбудила раньше, выходил за кофе. Неизвестно, помогали ему плоды пота африканских невольников, но эксцессов не было.
— На обратной дороге можно будет не спешить, — позевывал он, — или купить энергетик.
— Еще чего! – буркнула Женька. Порой она себя не узнавала – неужто любовь превращает даже брутальную девицу в курушку и зануду?
В монастырь приехали ровно в восемь. Женька хоть как-то спала, и то чувствовала себя неважно. А Стас выглядел намного бодрее. Половину службы девушка просидела на лавке, ощущая себя неловко в джинсах. Ее спутник стоял как вкопанный, и казалось, вовсе не присутствовал в этом мире. Женя понимала немногое – разве что оценила красоту пения и убранство храма. Вспомнилась история, которая раньше вызывала недоумение. Жена брата вроде тоже в монастырь ездила, с каким-то старцем общалась.
— Спрашивала, небось, стоит ли со мной связываться, — отшучивался Вадим.
Женя тогда и не любопытствовала. Лин ей нравилась, и когда брат выбросил из головы старые привязанности, заметил, что вокруг есть другие люди. Даже совсем близко. И очень его любят. Женька если и хотела видеть кого-то рядом с братом — только Лин. Почему-то все называли ее Лин. Настоящее имя редкое и непроизносимое. И вот, одной Дроновой стало больше. Жене было двенадцать в ту пору. Подруги, которым уже довелось погулять на свадьбе, рассказывали об этом совсем не то, что увидела она. Про венчание никто не говорил, а главным было это. И оно произвело на девочку некоторое впечатление, хотя она не могла объяснить, чем именно. Храм небольшой, а потому казался под завязку набитым рокерами. Многих Женька знала. Был, конечно, и Даня. Потом поехали к нему в гараж и каким-то чудом там поместились. Женьку никто со счетов не сбрасывал, и не было ощущения, что из вежливости таскали с собой. В Данином гараже сбацали пару песен, выпили коньяка (разумеется, взрослые) и поехали в кафешку – просто перекусить, без всякой развлекухи. Вадик знал, что мама себя готовкой не обременит, а невесте и вовсе не до этого. Поели и пошли гулять дальше. Вечером выползли в клуб, где Дрон когда-то играл со своим трио. В тот вечер зажигала команда Риза. Женька не попала – поздно уже, родители не пустили.
Хорошая, теплая свадьба. Пожалуй, если и выходить замуж, то только так.
Мама говорила, что у Вадима голова кругом от любви не шла – он просто оценил отношение Лин к себе. У Лин, впрочем, тоже не шла. Она любила его много лет, без надежды на взаимность или сама того не осознавая. Тогда Женька не ведала этих тонкостей, а теперь было бы интересно поговорить с Лин об этом.
8.
— Пишет, я всегда знал, что у тебя большое будущее. Как только увидел впервые, двенадцать лет назад. Понял, что мы не для тебя, ты – птица высокого полета. Мы – дворовая шпана, а ты – талант.
Лара пожалела, что не курит – так и тянулась руки по карманам, так хотелось успокоиться! Это он говорил ей – птице высокого полета, из которой слова было не вытянуть, которая считала себя полной дурой, а их (дворовую шпану) – умнейшими из людей. Что ей было сказать? Она слушала, открыв рот их философские споры и богословские изыскания. Они интересовались мифологией и чем только не. Они – математики, серьезные люди, готовые принести пользу человечеству, а она – с пошлого иняза, который большинство людей считает курсами английского. Да и вообще, язык – не профессия, а дополнение, разве что переводчик… они и сами неплохо знают инглиш, что это за образование? И вот прошло пять лет, продвинутая молодежь сидела в академах и бросала институты на третьем курсе, а она, Лара, молчаливая дурочка, как-то умудрилась окончить свой иняз. Да неудивительно, там одни папенькины дочки и шлюшки. Даже такие – в черной мешковатой одежде, в очках и с непонятно куда вьющейся челкой. За эту дерзость к ней стали относиться как к предателю бунтарских идеалов и подхалиму. Разумеется, образование ума не прибавляет и уверенности – едва ли, да и карьеру она не сделала. Но все равно – у тебя же вышка!
Он пишет с двенадцати лет и младший брат, глядя на него, заразился графоманией. Рассуждал, что писательство должно кормить, приносить доход. Ему есть, что сказать и в издательствах сидят купленные дураки, ничего не понимают. Он же гениальную книгу написал! А у тебя два романа? Почему я их до сих пор не читал? Потому что они не гениальные, безыдейные, — говорила Лара. Потому что ты – умный мальчик, а я – тупая девочка. О чем мы можем писать кроме любви, которой не хватает в жизни, но так хочется ею насладиться! Приходится сочинять и проживать хоть таким образом. Гениальный мальчик найдет, что сказать без пяти минут филологу про хаотичные сюжеты и сумбурные образы.
Девочка и не мыслила, что литература может кормить. Она писала, чтоб в себе разобраться, а если получалось что-то путное – не более чем случайность. Ясно, от хорошей жизни никто за перо не берется. И ему нравилось писать. Но он хотел поделиться с миром. А она – только вздохнуть. Отбросить надоевшие мысли. Потом затык. Пустота. Захотелось новых мыслей – старые отброшены, а процесс захватил. Ждала новых впечатлений. Того самого рубежа. Потом захотелось учиться. Создавать выпуклые образы вместо картонных, увлекательные сюжеты, а не банальные истории. Лара стала читать стилистику, литературоведение, риторику, изучать советы писателей начинающим. Посмотрела на творческий процесс иначе, и вскоре эти поначалу странные правила и принципы вошли в плоть и кровь.
Гениальные мальчики ушли в коммерцию или на завод. В строительство или в менеджмент. А глупая девочка издала книгу. Разумеется, в издательстве дураки сидят, что они понимают? бабские истории хорошо продаются.
И, конечно же, он это уже тогда знал! Уже тогда, эта вжимающаяся в стены девочка готовила мину замедленного действия, решив утереть сопливые носы выскочкам. Они только мечтали! Мечтали и мечтали, обсуждали свои мечты, стоили планы, но так мало делали, чтобы их осуществить!
А она молчала, как партизан, замышляла что-то этакое. Вот придет он через десять лет в библиотеку с женой, как приличный человек (и пусть кто попробует упрекнуть в нарушении бунтарских кодексов!), а там – она, да еще с этой повестушкой. Ушат ледяной воды. Удар под дых, память о прошлом. Она теперь – карьеристка, рвачиха. Кто как развлекается в ожидании счастья. Кто по горам лазает, кто романы пишет. Кто диссертации. Лара помнит, как они с подругой чуть не поссорились на пороге новых для обеих жизней. Настя вышла замуж, переехала в маленькую квартиру и пригласила подругу на Рождество. Муж отмечал в компании, жена варила борщ. У нее был уже заметный животик. Без пяти минут кандидат наук, философ с двумя вышками. Примерная хозяйка, лучшая жена и образцовая мать. Лару тоска взяла от этого зрелища. Конечно, Настя этого хотела и все сложилось. А стишки, диссертации, Ларки – перевалочный пункт на пути к счастью.
— Может это я для тебя перевалочный пункт? – сказала тогда Настя. – Я с тобой всегда искренне общалась. А теперь такое чувство, что я лишний человек в твоей жизни.
Ларе нечего было возразить. Она и сама сильно изменилась за последний год и не могла понять себя новую. Что уж говорить о подруге? Настя писала ей как-то, что она не просто ребенка вынашивает, а себя новую.
А все почему? Почему ее так раздражал Настин подход к созданию семьи и само слово «замужество»? Бесконечные разговоры на эту тему, вздохи девушек, мол, не для кого быть красивой –только для мужиков они и живут на свете. Лара не эмансипатка и не феминистка. Просто с этой юношеской влюбленности она будто замерзла. Омертвела и восемь лет никого не замечала. И решила тогда: все, что обыкновенно влечет за собой любовь – не для нее. Но как-то жить надо. И чем-то. Просто жить.
Может, и права была Настя? Лара использует людей, выжимает из них соки для создания персонажа, а когда теряет к ним интерес – отбрасывает. Когда друг превращается в персонажа – это начала конца. Или перехода на новый уровень. Хотелось верить в последнее.
— Если мы будем по-прежнему нормально общаться, — сказала Настя, — ты обо мне не напишешь. И я никогда не узнаю правду о себе.
Другое дело, решится ли Лара эту правду явить? Или она является сама собой, как тем памятным вечером в библиотеке – для него и супруги? Десять лет они общались через брата, даже сидя рядом, а когда появились соцсети – он не добавился в друзья, не написал ни строчки. Теперь же – поздравил с этим предвиденным им большим будущим, которое превратилось в скоромное настоящее.
Писатель встает в девять утра, приводит себя в порядок и садится за работу, — рассказывала Екатерина Вильмонт на творческой встрече. Она любит болтать по телефону с подругами. Прозаик – это задница. Сиди и пиши, а вдохновения оставь поэтам, они любят такие слова. Стихи пишут сердцем, а не разумом, поэтому так легок этот дар в молодости.
Писатель – обычный человек, без придыхательного флера.
— Лучше свои стихи я написал ночью на кухне, — вещал двенадцать лет назад гениальный мальчик, безответно любимый ею даже тогда, когда стало неприличным удерживать его в сердце.
А мне на уроках музыки везло, когда ногти накрашены, — хмыкала она про себя. Но любовь же, ничего не раздражает. Даже храп любимого сладок и приятен.
Виктор вернул ее к жизни. За много лет стал первым, на кого она посмотрела, как на мужчину – не с похотью или с целью выйти замуж, а той детской влюбленностью, которую уже не чаяла почувствовать. Правда, к ней примешалось многое другое, чего Лара предпочла бы не замечать и конечно, опять не судьба. Зря только врала себе и подпустила слишком близко это «а вдруг?». Теперь, год спустя она смотрела на него трезво. А он после аварии, вероятно, изменился. Ей было решительно все равно, сложится у них или нет. Она больше ничего не боится. Она совершенно здорова. А вот ему надо помочь. Наверное, затем Господь и привел ее к нему. Никто из его окружения до такой помощи не додумается.
А тот, другой… видела три года назад, когда договорилась встретиться с его братом. Тот сказал, приходи по старому адресу, на спиногрызов посмотришь. Лару всегда раздражали предложения «посмотреть» на детей. Что она увидит? Предмет родительской гордости? Каких дал Господь, такие и есть. Однако родители – самые тщеславные люди на свете, будто дети – их личная заслуга. Словно сами слагали кости во чреве беременной, лепили тельце и выбирали характер! Неизвестно, какими они вырастут! Не было особого желания у Лары смотреть на детей в прошлом любимого и не потому, что не она их мать. К детям Лара и по сей день равнодушна – не умеет с ними сюсюкать и хоть о чем-то говорить. Не умиляют их глупые вопросы и нестерпимые крики.
Однако детотерапия в тот вечер пошла ей на пользу. Девочки ее сразу полюбили, облепили и не хотели отпускать. А он, узнав о Лариных успехах, выпал в астрал по привычке и молчал весь вечер. Зато с братом хорошо пообщались. Лара прекрасно провела время и вернулась домой абсолютно счастливой. Все кануло и минуло, ее мысли занимал другой человек.
Она ни с кем не делится мечтами. Не из суеверного страха, что не сбудутся. Просто давно заметила: когда слова произносишь, а не пишешь, концентрация разжижается. Мысль должна быть выстрадана, выдержана в герметичном сердце. Слова будто выжимают из нее сок по капле. Так и мечта – выветривается, пока ею делишься. Никто не мешает жить ею и идти к ней. К тому же, у других не будет повода смеяться над тобой, если не сбудется. Они даже не подозревают, как иные умеют мечтать!
Согласно Никитину, писателем может стать каждый. Это такое же ремесло, как и любое другое, этому надо учиться. Но Лара знала людей, которых не представляла за этим делом, хотя по складу характера им бы подошло. Некоторые страдали канцеляризмами и хотели звучать официально, прибегая к страдательному залогу. Этакая неуверенность в собственных словах, попытка перебросить на кого-то ответственность. Или стремление подчеркнуть важность сказанного \ сделанного. Иные юморили в каждом предложении, делая текст бесцветным. Журналисты, пробующие себя в прозе, строили такие километровые предложения, что к концу забывали, чем начали. Или метафоры – никому неведомые, громоздкие, путанные. Такое бывает у людей начитанных, но малограмотных или не чувствующих языка. Были и чересчур грамотные – таких Лара не представляла пишущими художественный текст. Они будто созданы для научной работы. Все по полочкам, аргументировано. Не хватало образности и юмора, а без этого текст серый и скучный. Эти штрихи для литературы, как запах духов и украшения для образа. Этих научников видно за версту. Как раньше Лара могла определить знак зодиака, так теперь по внешности и манере речи – кто как писал бы.
Виктор молча вел машину. Не мог сказать, утомила ли его Лара своими рассуждениями. О прошлом, таком пресном, должно быть. И о друзьях, которых он в глаза не видел и считал ровней Ларе – такими же серыми и глупыми. Он – другое поколение, у него чего только в жизни не было. Жаль, теперь почти ничего и никого не осталось.
Он и слышать не хотел о том, чтобы ехать поездом. Комплексовал из-за немоты, стал чураться людей. Инвалидность – как позорный столб. Зачем жить, если ты не здоровый, некрасивый и ни на что негодный? Точнее, не можешь делать всего, что хочешь. Вероятно, он бросил бы жену, если бы та родила нездорового ребенка. Лара знала, что именно так он и раньше и считал. Не спрашивала, изменилось ли его мнение теперь. Он мог бы написать трактат на планшете. Он хорошо пишет. Красиво, образно. Визуально. Как и смотрит на мир. Внешность слишком важна для него.
После аварии от машины остался лом, но Виктор взял авто отца. Не боялся вновь сесть за руль. Он не из пугливых. Лара, пожалуй, тоже, хотя раньше так не считала.
9.
Монахиня извинилась, что гостиница для паломников в состоянии ремонта, а корпус для тружеников забит. Май, самое время. Придется ночевать в храме.
— Там уже разместили паломников из Курска. Женщин, разумеется. Мужчин мало, они ночуют в автобусе.
Выдали матрас и подушку. Знакомая предупреждала, надо брать с собой простыни. Марина полезла на клирос. Там уединенно, как в своей комнате. Подставки и ноты убрали. Кроме нее на балконе разместилось еще человека три, но в отдалении. Внизу кто на лавках, кто на солее, кто на полу. Акустика потрясающая. Марина слышала, как дочитывали вечернее правило – группа женщин у алтаря. Ночующие на клиросе бубнили над ухом последование к причащению. Марина свернулась под простыней и накрыла ухо наушником. Так и отключилась.
Проснулась среди ночи от жуткого грохота – подсвечник упал. Марина подползла к краю, глянула сквозь прутья решеток вниз. Копошился охранник, у входа зеленоватый едва различимый свет. Храм содрогался от многоголосного храпа – не все сестры услышали падение подсвечника.
Ну вот, теперь точно не засну, — обреченно подумала Марина. Перевернулась на другой бок и... проснулась около шести утра. Кто-то складывал матрасы, кто-то ходил туда-сюда. Туалет за углом храма. Вода прохладная, но не ледяная, можно и голову помыть, если волосы короткие. Марина нехотя встала, понимая, что на сборы уйдет минут пятнадцать, а потом решительно нечего делать до литургии. Присоседишься к читающим утреннее правило или прочтешь сама, а потом – сиди на лавке или по территории гуляй. Тут все просыпались рано. Особенно те, кто пек просфоры или ухаживал за скотом.
Юродивой не было и, разумеется, предсказать ее появление невозможно. Вряд ли все эти люди приехали к ней. Марина пока ни с кем не познакомилась, не пообщалась и не собиралась допрашивать, кто с какой целью здесь. Хотелось тишины, покоя, смены обстановки. Хотелось увидеть людей, которые живут иначе. Убедиться в том, что они существуют. Возможно, попробовать этой жизни на вкус.
Разве найдешь такой уголок в Англии?
Она, конечно, думала о Стиве. И всякий раз портилось настроение, от сознания собственной вины.
Литургия начинается полдевятого, а ранняя – в шесть, но в другом храме. Завтрак до второй литургии. Каша и сладкий чай с кусочком белого хлеба.
После литургии у каждого свое послушание. Марина мыла полы в трапезной. Проходя мимо кухни, уловила кислый запах залежавшихся яблок – помнится с детства, на даче. Деревянные полы и жестяные тазы. Низкие потолки и высокие пороги.
— Вот здесь она обычно и спит, — послышался женский голос.
— Кто?
— Стеша.
Марина поняла, что говорят о юродивой.
— Прямо под столом?
Молчание – видимо, кивок.
— И что спокойно не жилось? Молодая интересная девка!
Такого Марина не ожидала. Ее представлялась женщина средних лет, в лохмотьях, с обветренным лицом и свалявшимися волосами или вовсе скрытыми приросшим к голове платком. Но чтоб молодая интересная…
После трапезной Марина пошла убирать храм. Протерла подсвечники, смахнула пыль с икон и лавок. Полы уже кто-то вымыл. С непривычки спина заныла, Марина вышла на улицу, посидеть на лавочке. Народу удивительно мало – куда все подевались? Только влюбленная парочка прохаживалась по аллее. Вчера Марина их не видела – светловолосая девушка в джинсах и высокий парень аскетического вида. Она-то думала, тут все церковные дальше некуда. Вид у парня бледный и усталый, девушка будто спала на ходу.
— Ну и что, батюшкины слова тебя не порадовали? – услышала Марина реплику парня.
— Да не то чтобы… просто как-то непонятно… если послушаюсь, все резко рухнет. Все, чем жила и к чему стремилась… — откликнулась девушка.
— Я бы хотел, чтоб ты послушалась. Страшно отпускать тебя в Москву. Разумеется, я эгоист и настаиваю, чтоб ты осталась со мной.
Они прошли мимо, оживленно заспорив. Марина вздохнула и откинулась на спинку. Интересно, к какому батюшке они с такими вопросами обращались? Остаться или уехать? та же дилемма? И тоже любовь? Или все-таки другое? Марина понимала, ребята не сочтут ее сумасшедшей, если она кинется вдогонку и прямо спросит, кто и где дает советы. Здесь это в порядке вещей, многие за тем и приехали. Но не решилась. Как-то странно, что все вот так сразу может решиться. Найдешь, спросишь, удовлетворишься (или засомневаешься и рискнешь поступить по-своему?) и можно ехать домой? Как-то это все неправильно, откуда незнакомый человек может знать твою жизнь и разбираться в ней лучше тебя? Надо самой подумать, пережить, пропустить через сердце… да разве она еще этого не сделала? Почти десять месяцев.
— Что такая понурая, красавица? – рядом села девушка в длинном сером одеянии.
Марина смерила ее взглядом. На монахиню не похожа, на паломницу тоже. И определенно, раньше ее здесь не было.
— Да так…
— Да все так, кроме жизни, — девушка тоже откинулась на спинку и проводила взглядом удаляющуюся парочку.
— Вот и думаю, как ее прожить…
— Дай тебе Бог надумать правильно. Хотя вряд ли, конечно. Мы дальше этой секунды знать не можем. А промышлять надо в вечности.
— Тогда и смысла нет думать?
— Иной раз и нет.
— Плыть по течению?
— По течению сама знаешь, что плывет, не у храма говорить, — усмехнулась девушка, — волю Божию узнавать надо. На то нам и разум. Вечность Его, только Он все знает.
— И как же Его волю узнать? Нашим-то разумом…
— Молиться, чтоб открыл.
Как у нее все просто, аж смешно! Марина растерялась, замолчала.
— Ну ладно, пора мне уже, — девушка встала, одергивая странную робу, — не изводись, а то и на родине как на чужбине станет.
Марину передернуло.
— Эй! – понимая, что звучит некрасиво, приподнялась на лавке и потянула руку вслед уходящей фигуре.
— …И враги человеку домашние его… — монотонно и звучно, как псаломщик.
Девушка не обернулась и не остановилась.
10.
Красивая пара. Оба худощавые, одного роста и кудрявые. Оба в джинсах, ветровках и со спортивными рюкзаками. Черные кроссовки, черные футболки. Он явно старше. Как брат и сестра, даже в походке что-то общее.
У него испытующий взгляд и уставшее лицо. От нее исходит спокойствие и свет. Ему не сидится на месте, ездит на фестивали, слеты, в другие города. Находит себе занятия, развлечения, отдых. Она не видела ничего кроме Питера и Сочи. Он искал себя везде, но не найдя, сбился с ног. При всей самостоятельности, опытности и взрослости он словно ребенок. Она привыкла к мысли, что люди его возраста семейные, ответственные и мало думают о себе. И рада бы любить его меньше, найти хоть одну вескую причину притушить сердечную боль.
Она для него скучная, разумеется. Молчаливая – скорее плюс. Необычная – всем: внешностью, работой, диагнозом, мировоззрением. Он думал, такие девушки остались в книгах. В порыве очередного разочарования просил Бога показать ему этакую тургеневскую барышню, если найдется в наше время. И вот явилась. Когда он был меньше всего готов. Исчезла – вот и славно, вернемся к привычной жизни. Но не отпускало, томило чувством вины и предательства. Она в итоге такая же, как все женщины – непонятная, импульсивная. Ничего нового, ничего особенного. Но все равно не забывалась. И столько захотелось ей сказать! Если бы еще раз попробовать, может быть, вышло бы иначе.
И вот появилась возможность сказать, а он онемел. У Бога все вовремя, говоришь? Сколько еще привести случаев, чтобы доказать обратное? Маленькая, глупенькая, зарывшаяся в книги и собственные фантазии девочка. Что с нее взять? Возомнила, что может учить других жизни. Ее слова дорого стоят – допечатают дополнительный тираж. И вся его жизнь в ее исполнении, даже имена неизменны. Он не удивится такому сюрпризу.
Она в какой-то момент хотела отомстить. Тиражом, словами, исполнением. Она ничего больше не боится – ни настоящей фамилии, ни фотографий на обороте, ни чужих обид. Пусть видят, пусть знают! да, все эти годы она – глупенькая фантазерка – готовила бомбу. Вы еще получите свой осколок. Узнаете, кого недооценили, запомните в лицо всех тараканов! Слабость, одиночество, боль, обида. Разное было. Но не стоит идти на поводу. Месть – дело Бога. И если Он решит явить ее миру – так тому и быть. А он – отработанный материал. Что бы делала без него? Прожила еще один пустой год, о котором нечего сказать? И еще, и еще… или все это время стояла задом к будущему, прижимая к груди надежды на сомнительное? Жаль, этого она не узнает. Хотя, все это пустые слова – неизвестно чьи и кем подхваченные. Задом к будущему, иди по белой полосе, ты выбираешь сам… как эти отвлеченные заезженные мудрствования отнести к ее конкретной жизни?
Она не сердилась на него. Не таяла в груди большая сладкая карамель, когда она смотрела на него – на фото он лучше, чем в жизни. А она – наоборот. И этот тип красоты «выносит его мозг».
Что если бы сбылись ее сумасбродные мечты? Так ли это здорово – принадлежать ему? Что останется, когда утихнет страсть? Чем они будут жить, о чем говорить, когда он вновь научится? Он не меняется. И не хочет этого. А она все дальше откатывается назад, скоро дойдет до его уровня. Если человек живет без Бога, со временем превратится в скотину.
Ей все стало безразлично. Не из-за любви к нему, а потом. Он будто впрыснул в нее равнодушие, инфицировал своим «наплевать». Сердце окаменело, воля ослабла, душа замерзла. Сколько ни пыталась вылечиться уединением и чтением душеполезных книг – не помогало. Читать разучилась – через две страницы мысли улетали к нему.
Нет, такое лечение – все равно, что бинтовать непромытую рану. Надо вытравить из души дерьмо, а потом лечить. Она до сих пор на детоксе. Она больше не позволит себе обижаться. Он молчит. Хотя и раньше самыми обидными словами были не произнесенные, а написанные. В интернете. Ей и не ей. А дневники онлайн? зачем? Человек его возраста пишет каждый вечер, как прошел день. Дневник – для личного пользования. Разве будешь до конца искренним, зная, что прочтут все, кому ни лень? ах, если бы раньше попался ей этот документ – она бы никогда не появилась в его жизни. Или не надо было ждать так долго и появиться раньше? За то время у него случилось столько неприятного, он постарел и помрачнел, а быть может, ее появление уберегло бы хоть от чего-то… все было в ее руках, но правильный ли выбор?
И этого никто не узнает. Сделанного не воротишь.
— У тебя будет целая вечность, чтобы спросить Бога о смысле всего этого…
Он, разумеется, не скажет, как перевернулся его мир с ее появлением. Она может накручивать что угодно, а в реальности мужчины куда примитивнее. Тем более этот. Немые уста пошевеливают матерные слова.
Не твой человек, не твой, — звучало в голове. А то она не знает!
— Но ведь интересует тебя именно это? – щурился отец Андрей. – Не заговорит ли он, не смысл какой-то, а стоит дальше тратить на него время. Правильно?
Лара кивнула, боясь, что он велит ей остаться в монастыре. И тогда… она могла не послушать и промыкаться бестолковой, бесполезной жизнью полной безотрадных скорбей, чтобы, в конце концов прийти к этому решению самой.
— Просто не твой человек. Не тот.
— Я порой думаю, быть может, Господь столкнул его со мной, чтоб я о нем хоть помолилась? А я не смогла. Я даже молиться не могу. И все чаще не хочу.
— Господь знает, кого кому подсунуть. Ты ему лишний раз напомнила о главном и довольно с тебя. Займись делом, оно у тебя есть и благородное. И не от безделья. Удел женщины вовсе не так прост.
— Так что же, вовсе не тратить на него время?
— Сердца не прикладывай. А то сосложением осквернишься.
Это она уже проходила. Блажен муж иже не иде на совет нечестивых. Псалмопевец не сказал: блажен муж иже пикетирует здание сената с транспарантами «долой римския термы!». Не иде, не седе, не ста. И теперь, когда он немой и жалкий, когда только и может, что сверлить тяжелым взглядом, ей все нипочем. Конечно, она помнила и другой – хмельной, глаза в глаза, а потом на ее губы. Видела, как взгляд мутнел от желания, веки закрывались. И было так сладко, так неожиданно! Но со временем и при сложившихся обстоятельствах такое изглаживается из памяти.
Она — не одна из, и можно гордиться. Он получил, что хотел. Просил только показать, а не подарить.
Она сказала, что хочет побыть одна. В его глазах удивление – мол, я же молчу. Она помотала головой и пошла по аллее. Его лицо не просветлело, сердце не наполнилось благодатью, взгляд не изменился, чуда не произошло. Она и не ждала. Не заразишь верой, когда сам почти не веришь. Не разочарование (разве что в себе), не богооставленность. Еще не прошло омертвение, детоксикация, холод. Усталость. Чувствовать себя последней дрянью из-за собственного естества, хоть и падшего. Взгревать в себе покаяние, которого давно нет. Озлобленность. Равнодушие. Уже не его, а ее собственное. Без него не увидела бы, наверное. И впервые отчетливая мысль: уйти. Бросить все и погрязнуть в грехах, упасть до дна. Но не с ним. Потому что гордыня – слишком уж он будет радоваться «падению праведника». Любой грешник этому рад – ничто человеческое (читай, «скотское») вам не чуждо! Ощущение, что сама себе врет и строит из себя кого-то. Вера – это константа. Но жизнь во Христе, увы, нет, хотя раньше была уверена, что не собьется. Пришла – навсегда! А чего только в жизни не бывает…
Останавливал страх, но не Божий. Внятный человеческий, с наглядным примером. Она видит его глаза и пустую жизнь. Видит расплату за предательство. Ей-то ясно, ничего не наладится и не изменится, пока он не осознает главного, да своей вины перед многими людьми. Она видит, к чему ведет безбожие и не хочет такой жизни. Это гниение заживо – особенно явное после того, как подышал небом и погрелся в лучах солнца Правды. Она погибнет, став на ту же ступень. Слушать его советы – совершать его ошибки. И персональный бес поаплодирует – его руками. Она уже видит взор триумфатора, слышит хлопки его ладоней. Видит его ухмылочку и слышит елейный голосок – так держать, малыш, я в тебе не сомневался! Ты слишком зажата, драйва в тебе нет. Или огня – он любит это слово. Огня так огня – каждый получит свое. И все будут довольны.
Лара шла по тропинке, опустив голову, руки в карманах. Мир нашел свое место в ней, когда она решила устроиться в нем, пустить корни. Из страха ли, от безделья, из желания оправдать свое существование или в поиске призвания? А может, пошло бы оно все? здесь, вдали от внешнего бурления – свет и смысл жизни? Может, для этого и создал ее Господь, не желая ни с кем делить? Говорят, дважды одну ошибку не совершают – второй раз уже выбор. А у нее все грабли-грабли. Может, пора уже увидеть, что к чему… теперь, когда от веры остались перегоревшие угольки и кучка пепла, а в мире наклюнулось то, о чем другие не дерзают и мечтать.
— Ну скажи что-нибудь, скажи! Это же ты, я узнал тебя! помнишь меня? Скажи, помнишь меня?!
Лара остолбенела. Этот голос она успела забыть. А он такой чистый и громкий, будто не умолкал на столь долгий срок. Она обернулась. Виктор стоял у сестринского корпуса и грубо тряс девушку в длинной серой хламиде. Она мотала головой, волосы выбились из-под платка, завязанного по-деревенски, концами на затылке. Молчала. Ни звука.
— Да что он, ошалел?! – послышался с другой стороны мужской голос.
Рядом стояли парень с девушкой, наблюдая за этой сценой.
— Стас, не связывайся, он ненормальный! – голос девушки.
Лара побежала, поддавшись порыву. Не осознавая, что могла сделать, чего хотела добиться. Под ногами нервность каменных плит, шершавость тропинок и наконец, ровная асфальтная дорожка.
— Вить, побойся Бога, что ты творишь?!
— Я ее знаю! эта ваша юродивая? Обыкновенная девка, знаю я ее! Одевалась куда приличней и вообще нормально выглядела. Поприкалываться решила, мозги мне вправлять своими притчами. Это щас так модно, да? Хорошенькое дело!
— Да, все бабы дуры и не умеют самостоятельно мыслить.
Девушка вырвалась из его рук и ни говоря ни слова побрела прочь, поправляя свое облачение. Лара как зачарованная смотрела ей вслед. Ребята, ставшие невольными свидетелями этой сцены, оказались рядом. Навстречу юродивой из трапезной выскочила девушка – стройная, в джинсовой юбке, черной футболке и в кедах. Обняла ее и повела ко входу.
— Поезжай домой, — сказала наконец Лара. В голосе непривычная жесткость. Взгляд вперед, на холмы.
— А ты? – опешил Виктор.
— Я останусь.
Усмехнулся.
— Давай без этого. Хватит с тебя чудес. Просто уезжай. Навсегда.
Не дожидаясь очередного смешка или вопроса, Лара направилась к трапезной – вслед недавно ушедшей туда Стеши.
2015
