Глава 1
Он точно видел ее раньше — таким знакомым показалось лицо. Не мог припомнить, где и когда встречал ее – то ли во сне, то ли в толпе прохожих.
Пасмурный осенний день. Она, как и все, куда-то шла. Не бежала, а именно шла – размеренно, неторопливо, хотя в дождливые дни все движется быстрее. Позже он долго жалел, что не остановил ее. Она так и проплыла мимо, слегка улыбнувшись ему. А может и не ему, но от ее улыбки стало теплее.
У каждого города своя душа. Если в яркой и солнечной Одессе песни поют веселые и летние, то дождливый и депрессивный Питер недаром явил миру такое количество легенд русского рока. Какая же душа в этом городе?
В любимом кафе играла солянка из «Нирваны», Оззи Осборна, Стинга, «Оазиса» и «Дип Перпл». Аромат кофе щекочет ноздри, а полумрак дает отдых глазам. Можно, конечно, сразу пойти домой, но почему-то он редко так делал. Хотелось прийти в себя после работы, провести полчаса в этом уютном месте.
Улыбка девушки напомнила, что он не один – ни в городе, ни в мире. Так может улыбаться только человек, который все понимает. Не в том он возрасте, чтоб верить в любовь с первого взгляда. А вот влюбленность – дело другое. Почему бы не влюбиться – хотя бы в светлую улыбку промозглым осенним днем?
И вдруг в знакомой рок-подборке послышались облегченные нотки: you killed me with your smile, so beautiful and wild, so beautiful… Голос узнаваемый, но никак не мог вспомнить, где слышал его. Конечно, слышал, даже знает эту группу, но забыл. И решил спросить у блондинки за соседним столиком.
— Парень, ты телик не смотришь? – она вскинула неподъемные ресницы. – Они из каждого утюга звучат.
— Не смотрю, — ответил он, — кто же это?
— Да не помню названия...
Почему-то казалось, у такой стереотипной красотки должен быть мелодичный голос. И говорить предписывалось более изящно. Старомодный чудак!
* * *
Она подрабатывала на радиостанции местного значения под названием «Нафталин-fm». Организовал это дело меломан-энтузиаст, и кроме самовыражения и небольшого дохода от рекламы это ничего ему не давало.
Работа ей нравилась – музыку крутили хорошую, в основном классический рок 80-90х или качественную западную поп-музыку. Коллектив подкованный, музыкально грамотный и пронизанный рок-н-роллом. Словно другое измерение по сравнению с институтом.
Радиостанция локализовалась в небольшом помещении, поделенном на несколько офисов. Их совсем мало, да и один из них офисом нельзя назвать – полупустая комната со старым граммофоном, полками пластинок, диваном и роялем.
У нее вечерний эфир в пятницу. После рабочей недели, в преддверии выходных, она крутила рок-баллады или спокойные композиции, которые почти не требовали комментариев. После полуночи, когда вещание прекращалось, она оставалась в студии, дабы не тратиться на такси. До пяти утра слушала музыку или читала, хотя можно и поспать на диванчике в углу. Впрочем, поспать можно и дома, а здесь есть то, чего там нет – уединение и тишина. Ночью в здании оставалось человека два по разным углам. А еще можно поиграть на рояле в соседнем офисе, благо звукоизоляция классная.
Сегодня какое-то октября, середина нудного дня. Она зашла на радио потому, что больше некуда пойти.
В студии сидела Инка – веселая девчонка, общение с которой отвлекало от мрачных мыслей. Инка принимала звонки от слушателей, а также приветы и пожелания в виде смс-сообщений.
— Хорошо, что зашла, а то сижу тут одна, со скуки пухну! Чаю хошь?
— Не откажусь.
— Представляешь, моя любовь кинул меня ради другого! – резко сменила тему собеседница.
— Как это другого?
— А вот так! Голубым оказался, гад! В моей жизни было две любви: первая удрапала к сорокалетней женщине, а этот – в сопливому гомику! После первого кидалова я уже мало чему удивляюсь, но все-таки…
— Куда мы катимся! — самой себе сказала она.
— Я подружилась с обоими, так что теперь у меня две хорррроооошие подружки! Только шмотки с ними выбирать невозможно: тебе вроде и это идет, да и это неплохо, а вот это смотря с чем носить, с красным такого не наденешь, в этом ты корова… в общем, весело, — резюмировала Инка.
Ничего забавного она в этом не увидела, потому и промолчала. Нормальным людям с ней скучно.
Звучащая в тот момент мелодия закончилась, Инна включила громкую связь. Звонил парень, не знавший, какую песню хотел заказать и кто ее исполняет.
— Я только вчера услышал, даже мелодию толком не запомнил, — донесся мелодичный голос из телефона, — там были такие слова: you killed me with your smile, so beautiful and wild, что-то такое…
— А, ясно! Она и мне очень нравится, спасибо за звоночек! – проворковала Инка. – Группа Reamonn, песенка Tonight, поехали!
— Надо же, кому-то кроме меня нравится эта песня, — усмехнулась она, — отовсюду только и слышишь, как ее везде закрутили и как она всем надоела.
— Да ладно, милая вещица, — развела руками Инка, — я даже клипа не видела...
Песню они слушали молча, что кстати: разговоры о меньшинствах ей опротивели. Она не могла понять, почему подобные отклонения вдруг стали модными. Мир катится в пропасть, а все смеются. Как над шутками в фильмах, где кто-то макает кого-то головой в супницу.
Уходить не хотелось, но и задерживаться не было смысла. Куда идти она не знала, и зачем-то сказала об этом Инне.
— Вот странный ты человек все-таки! – хохотнула та. – Во всем смыслы какие-то ищешь. Иди, погуляй, задавшись целью прошвырнуться, подышать. И все. Понимаешь?
— Кажется да, — засмеялась она, — спасибо за совет.
Глава 2
Осенние коллажи.
Он:
Все теряет смысл в секунды. В разные углы сознания улетают сны, мысли путаются, не обретя словесной оболочки. Цитаты из книг, чужие постулаты и прописные истины заменяют собственное мнение и жизненное кредо.
А вокруг снова город. Под ногами опять дорога, и с грохотом проносятся по ней железные коробки, сшибая с ног воздушной волной. Я всегда неправ, хотя мои мысли изначально благи. Убивая, я умирал сам. Нет сил отхаркнуть комок боли с души. Нет слов, нечем плакать и страшно вспоминать.
Я лечу по лабиринтам жизни, цепляясь за знакомые ноты, за чужие слова. Моя машина времени совершенна, никогда не дает сбоя. И вот уже совсем скоро можно будет пинать золотые листья, а значит самое красивое впереди. Скоро вновь почувствуем запах дождя и дыхание тумана. Оранжево-серый вихрь вновь подбросит волну грусти и сладкого одиночества, поэтичной потерянности и тем для новых стихов.
И снова мягкий шарф, полупустой троллейбус с местом у окна, низкое небо и неоновые вывески за дождем. И горячий чай. И город… шум, толпа, маршрутки. Бурлящий муравейник, где каждый в своей суете, и не пересекутся здесь нити жизни. Даже на миг. Приветствия холодны, взгляды скользки и пусты, жесты равнодушны, слова бессмысленны. Все заперты в себе. Город одиноких башен.
Сказать бы – давай убежим, уйдем навсегда, умрем для того мира или хотя бы для города. Спрячемся в холодной квартире, под пледом, обнявшись, будем молча слушать «Пинк флойд». Будем внимать серо-оранжевой песне осени в стуке голых веток об оконное стекло. Останемся одни, без ненужных слов, с общим теплом. Где-то вдали суета и так называемая жизнь – за поворотом, за деревьями. А мы — здесь, вдвоем.
Я часто говорю сам с собой и не замечаю. Наверное, мне на всю жизнь хватит собственного общества, а «ты» – просто блажь или обращение к себе самому.
Она:
Чего ради?
Я мысленно обращаюсь к тебе, стоя на скользком подоконнике. Дождись.
Холодное осеннее утро, лишенное надежды. Костлявые ветви тополей царапает свинец плачущего неба. Серая дорога вьется змеей совсем близко, под ногами. Голый лес – родной и некогда красивый. Весной и летом, но не сейчас. Все хорошее происходит весной и летом.
Я все еще мечтаю. Иногда о тебе. Просто думаю, как сложилась бы жизнь, будь ты рядом. Надо учиться говорить «прощай». Не бояться слов «никогда» и «навсегда».
Когда привыкаешь к боли, когда кроме нее ничего не остается на сердце и в жизни, перестаешь ее ощущать. Она давно парализовала волю и надежду. Она все победила.
Люблю смотреть на поезда. Только слушать их рев не люблю, но без него никак. Здесь, на тихой станции за чертой города, немного спокойнее. В городе никогда не чувствую себя спокойно. Машины, люди, вонь, шум, некуда деться… на каждом углу, на каждой остановке, в торговом центре и в любой маршрутке можешь напороться на препода, от которого драпаешь. Забываю, что могу встретить тебя… да, могу. Но ты – явление редкое, почти неуловимое. Я бы рада тебя встретить, но не за чем. Сказать нечего, а опускать глаза надоело. Мы взрослые люди, хотя бы внешне. И вести себя надо соответственно.
Лавки холодные. Жаль, посидела бы подольше, послушала поезда. Проносятся мимо, их никто не встречает, станция пуста в такой час. Сегодня пять пар, а у меня выходной. За свой счет. Когда акустика «Скорпов» в плеере начала надоедать, я стала слушать отдаленный лай собак и стук колес. К реке пройти не удалось. Грязно. Если б топиться шла, было б все равно, но… значит, не все равно.
Возвращаюсь домой – к холодным сарделькам, разбитым пластинкам, грязным полам и немытой посуде или как там у Майка? Весело у него. До слез.
«Дома темно, шорохи, скрипы сводят с ума». И подоконник. Я убийца. Мстительный, гордый, пустой человечишка, готовый на все обижаться и чуть что – бросаться из окна… удивлен? Но надо же хоть себе признаться!
Чем дальше в жизнь, тем меньше желаний. И все чаще мне видится картинка: стою на дороге, на холодном ветру, прячу нос в любимый шарф, смотрю куда-то, где ты… и вдруг слышу свое имя. Оно кажется мне странным неправдоподобным, нездешним, будто из сказки… я кручу головой, ища того, кто называл это имя, кто его еще помнит. Потом я понимаю, что это голос в моей голове. Я слышу его так явно, что сама верю… все чувства обострены. Будто нерв натянутый, вечно в напряжении, прислушиваешься, принюхиваешься, протягиваешь руки. И вот голоса в голове становятся громче. Программа дала сбой, я схожу с ума. Мне теперь часто слышатся несуществующие звуки.
Темные тучи ползают по небу. Холодный ветер в лицо. Я жду. Чего? не знаю. Я лечу. Куда? Не помню….
Прости.
Глава 3
Работу свою он раньше любил, но за два года она ему опостылела. Сегодня «развеселился» еще раз благодаря ей: Илона перестала с ним разговаривать без всякой причины, ничего не объясняя, просто не ответила не приветствие, а когда он спросил, в чем дело, тоже промолчала. Ну что за детский сад! Неужели нельзя четко и ясно сказать, что не устраивает? Мало того, что переводчиков и так стали считать людьми второго сорта, так и общением не удостоили.
Что за люди работают в этой фирме? В основном золотая молодежь, родичи устроили вкусить жизни. Они либо еще не поступили в институты, но обладают нужными для этого способностями или кошельками, либо такие как он – окончившие вышеупомянутое заведение, но не нашедшие (пока) более серьезного места. Стартовая площадка. Здесь он вроде по специальности, и если бы не коллектив, чувствовал бы себя нормально. Зарплата устраивает — при его запросах. Такие как он живут в книгах и в Интернете, а не в шикарных квартирах с умной техникой.
Он знал, какие надежды лелеяли девушки: после окончания вуза найти интересную работу, желательно в столице — только там и можно «развернуться», а, глядишь, и подвернется богатый красавец с пропиской, нарожают они хорошеньких беспроблемных детишек. Мечты парней не слишком отличались от девичьих: деньги, престижная работа, руководящий пост, эксклюзивные шмоточки, дорогие машины, отпуск на Мальдивах и видная жена, с которой не стыдно выйти в свет. Может, они этого и заслуживают….
Сделав положенную порцию переводов, он вышел из бизнес-центра и направился к автобусной остановке. Буквально год назад сама мысль о подобной жизни приводила его в ужас: вставать в семь утра, давиться в транспорте, отсиживать восьмичасовой рабочий день, возвращаться в съемную пополам с соседом квартиру, готовить скудный ужин, а остаток вечера путешествовать по сети или читать. Впрочем, только вечер его и устраивал, а боялся он именно первой половины дня, которая пугает большинство молодых людей. О какой жизни он мечтал – точно не мог сказать: мы знаем, чего боимся, но не то, чего желаем. И происходит все с точностью до наоборот: то, что пугает, оказывается не таким уж страшным, а то, о чем мечтаем – и желаний не стоило.
Город простирался между горловиной свитера и козырьком черной кепки. Ни неба, ни земли, только светящееся ожерелье фар и фонарей. Он шел домой с остановки и, решив купить на ужин пельменей, завернул в ближайший супермаркет. Пока стоял в очереди к кассе, приглядывался к людям… какая глупость! Неужели ее занесет сюда? И зачем только он выхватил лицо этой девушки из толпы?
Город в сумерках выглядел романтично. Небо окрашивало мягкой синевой высотки и натыкалось на голые ветви деревьев. А потом пошел снег. Крупные хлопья легко опускались на дорогу. Свет фонарей выхватывал их из темноты, и, казалось, они вихрем кружатся только в оранжевом сиянии, а за пределами луча нет ничего.
Скрипучая дверь. Странные мысли приходят в голову, когда идешь по темному коридору, особенно если он достаточно длинный, чтобы подумать.
Она ушла. Нет больше сил. Но душа болит, и легче не стало. Ночью всегда тяжелей, при дневном свете все выглядит иначе.
Офис ярко освещен и шумен. За пультом еще сидит Сережа, но в десять он уйдет, и она останется одна. До утра. А потом надо будет решать, что делать дальше, но сейчас думать об этом не хотелось. Она села на диван в углу и, обхватив голову руками, долго-долго смотрела в никуда, пока Сережа не сказал, что уступает ей эфир и спросил для порядка, что случилось. Так же дежурно ответив «ничего страшного, не волнуйся», она села за пульт и задумалась, какие песни будет ставить. Ей все равно, что слушать – все дорогу она только и делала, что прокручивала кусками музыку в плеере.
— Может, домой пойдешь, а я покручу за тебя? — предложил Сергей, — видок у тебя неважный.
— Не волнуйся! – она попыталась улыбнуться, но получилось натянуто. – Домой не пойду.
— Ну, как знаешь…
Stiltskin, Blackmore’s Night, Godsmack и Faith No More пролетели мимо ушей или воспринимались как фон. Навсегда эти песни останутся в ее памяти как «осенние» и «вечерние».
Она вскипятила чайник, порылась в ящике стола, нашла пачку чая и стала искать емкость, где его заварить. Не найдя ничего, поставила очередную песню и побежала на поиски в соседние помещения. За четыре минуты много не обойдешь, но ей повезло. Проходя мимо комнаты с роялем, она остановилась возле двери и, постояв недолго, решила позже зайти и поиграть. Ей уже все равно, помешает ли она кому-то, уволят ли ее за это. Ей просто необходимо прийти сюда. Радовало, что комната пуста и поблизости никого нет. Она так давно не играла, тем более в одиночестве, как всегда любила. Слушать ее многим нравилось, только ей не нравилось играть кому-то. Она не могла до конца раскрыться и не думать ни о чем кроме музыки. Именно сегодня подходящий момент, чтобы впустить в сердце свет и дать ему глотнуть свежего воздуха, хотя бы на миг.
Вернувшись, она заварила чай, достала из сумки «сникерс» и закинула в плейлист еще десяток песен Фила Коллинза, Брайана Адамса, Ричарда Маркса, Криса Ри, Брюса Спрингстина. Теперь можно насладиться покоем.
Едва наступила полночь, она выключила пульт, не дав последней песне доиграть, и побежала в соседнюю комнату. Фиолетовый свет фонаря выбелил кусок рояля и фрагмент дощатого пола. Причудливо колыхалась в этом свете занавеска, а цветы на окне отбрасывали клокастые тени. Включать свет необязательно — его достаточно, чтобы отличить белую клавишу от черной.
Пальцы стали непослушными и вялыми. Конечно, она знала, что надо разыграться, но все равно расстроилась — в душе гнездились более выразительные переживания, а приходится тратить время на технику. Через пятнадцать минут пальцы забегали шустрее. Она стала вспоминать все, что играла когда-то. Смутно помнила песни, которые подбирала, а те, что сочиняла сама, к ее немалому удивлению, забылись. Они стали чужими, словно не она продумывала каждое соло, которое многим казалось импровизацией. Хотя, не то настроение, чтобы вспоминать свою музыку. За роялем оно подразделялось на три вида: играть свое; играть чужое; подбирать новое. Сейчас душа металась загнанным зверем. В таком состоянии лучше бить по мешку, чем ласкать клавиши.
Глава 4
Он не любил ложиться рано и в выходные мог себе позволить засидеться. Сосед уехал к родителям на выходные, так что квартира в его полном распоряжении. С непривычки не сообразил, как этим распорядиться. Вечер, которого ждал всю неделю, проходит бездарно.
В Интернете настроился на радиостанцию с веселым названием – ту самую, на которую звонил и заказывал песню «Рэймона». Под такую музыку надо танцевать с любимой, а не куковать одному. Голос девушки звучал редко, а жаль – с ним веселее. Сеть стала вторым домом, а компьютер заменил телевизор, радиоприемник, стереосистему, книжный шкаф и друзей. К концу дня все виделось в красных тонах, а глаза слезились. Визит к окулисту откладывал, ссылаясь на нехватку времени. Ждал, когда станет невмоготу.
Он пошел в круглосуточный магазин не столько чего-нибудь купить, сколько прогуляться. Размяться, проветрить раскаленные мозги и дать отдых глазам. Холодный ветер и пушистые снежинки – восторг! Улицы сменяли друг друга, магазин остался далеко позади, но, сколько прошло времени, он не знал. Как здорово – просто идти! Сидячая работа никому не на пользу. Он шагал по городским дорогам с жадностью, набирая скорость, будто боялся, что разучится ходить.
Он давно свернул с проспекта во дворы, петляя между домов, грязными улочками, мимо стоянок и заборов, где вместо асфальта ухабистая, влажная от снега земля, изрезанная колеями. Света мало, людей и того меньше, а тишину нарушало отдаленное гудение машин и лай собак. Он уже не шел, а бежал. Будто разорвал черное покрывало на душе и глотнул свежего воздуха.
Затормозил у какого-то здания. На полном ходу. Потому что услышал музыку. Кто-то играл на пианино, причем слышно очень хорошо. Он стал у окна, из которого, как ему казалось, доносилась музыка, заглянул в него, но ничего не увидел кроме своего отражения: в комнате не горел свет. Он долго вглядывался в темноту, но не смог увидеть ничего кроме отраженных от стен полосок фиолетового света.
— Эй, парень, ты че тут забыл? – послышался голос рядом.
— Музыку слушаю, — растерянно ответил он.
Сторож хмыкнул в ответ.
— А кто играет, не знаете?
— Да девчонка какая-то, работает тут.
Видимо, он не последний чудак на свете…
Что подбирать, она все-таки решила, вспомнив недавний звонок на радио: Tonight. Песня милая, романтичная и пропитана такой нежностью, которой ей сейчас так не хватает.
Пальцы неуверенно нажимали аккорды наугад, но ни один не подходил. Она минут десять наигрывала музыку и напевала фразы, которые помнила. Но почему-то обычного воодушевления, которое бывает, когда что-то получается, не ощутила. Посмотрела в окно отвлечься от игры. Удалось: за стеклом маячила мужская фигура. От неожиданности она вздрогнула, но вскоре поняла, что человек по ту сторону ничего разглядеть не может. А что здесь разглядывать? Она хотела встать из-за рояля, подойти к окну, но в тот же миг фигура исчезла. Через секунду девушка решила, что у нее разыгралось воображение.
Играть расхотелось. Настрой улетучился, будто кто-то подслушал ее тайные мысли. Она закрыла рояль и опять глянула в окно. Никого, зато снегу намело! Как же утром домой добираться?
Словно черная туча повисла над ней. Она тащила ее за собой, выходя из комнаты, в маленькую студию, к диджейскому пульту. Суровая действительность так неприглядна по ночам, да еще когда мерещится всякое. Заперев дверь на ключ и выключив свет, она легла на диван, заведя будильник на шесть утра, и погрузилась в некое подобие сна или тяжелого забвения.
Ей снился серый проспект, осенний день и приятельница из института, с которой они, кажется, прошлой осенью, шли по этому проспекту во время большой перемены, и говорили о каких-то пустяках. Потом собеседница ее сказала, что нигде не может найти последний альбом «Рэймон» с той самой песней, которая ей нравится. В каждом музыкальном магазине спрашивает, а нигде нет, представляешь!
— Если найдешь, скажи мне, — попросила она, — люблю эту вещь.
От звонка будильника она проснулась, как обычно разбитая и ошалевшая. Словно все это было с ней раньше, бесконечное дежа-вю…
Утро темное и холодное, к тому же субботнее. Народу на улицах практически нет, пассажиров в автобусе – тем более, а если и есть, то такие сонные, что никто не обращал друг на друга внимания.
Куда?..
Глава 5
Она знала: только ей виден через стекло внешний мир, а снаружи — просто зеркало. Город движется, будто в замедленной съемке, в немом кино. Казалось бы, мечты сбываются: можно почувствовать себя героиней песни Сюзанн Вега Tom’s Diner. Но почему-то она чувствовала себя персонажем совсем другой истории, рассказанной Филом Коллинзом в Another Day in Paradise.
Одной чашки кофе мало, чтобы согреться и прийти в себя. Заказала еще. На сколько денег хватит до следующей зарплаты или стипендии? А потом наступит зима, и шататься по городу не захочется – сейчас-то не очень тянет, выбора нет. А кто-то говорил, что выбор есть всегда. В книге Стивена Кинга, которую недавно дочитала, сказано, что жизнь состоят из выбора и расплаты. Выбор чаще всего поганей некуда, а платить приходится несоразмерно. Да, лучше и не скажешь, особенно в той ситуации, которую ей приходится наблюдать – хуже всего именно это. Смотреть, как кто-то расплачивается за сделанный выбор, невыносимо. Пусть даже расплата справедлива, пусть это необходимая школа жизни, но все равно… Этот человек часто говорил: «Если не можешь изменить ситуацию – измени отношение к ней». Когда ситуация коснулась его, забылись психологические бредни. Слова-то забылись, кроме годных для жалоб и ругани.
Звякнул колокольчик на двери, возвещая о новом посетителе. По ногам прошел холодок. Зря она села так близко к входу.
Она готова была поклясться чем угодно, что видела вошедшего раньше, но не помнила, при каких обстоятельствах. Тогда на нем была кожаная куртка, а не черный плащ, и волосы не были мокрыми. И еще, тогда он шел степенно, будто нездешний.
Молодой человек огляделся и, конечно же, поймал ее взгляд. Увидев ее, улыбнулся, и она улыбнулась в ответ – совсем как в тот самый день, когда они встретились в толпе. Он робко подошел к ее столику.
— Присаживайтесь, — она кивнула на диванчик.
— Спасибо, — ответил он, — кажется, я встречал вас раньше…
— И я вас! Даже вспомнила где и когда.
— Да, тот раз я помню, но, по-моему, еще раньше…
Ответом был ее озадаченный взгляд.
Он представился, пристраивая плащ на вешалку. Она тоже назвала свое имя и предложила перейти на «ты» — к чему официоз?
— Ты учишься? – поинтересовался он.
— И работаю иногда, — рассмеялась она, — на радио.
— Где?!
Она повторила.
— Может, кофейку выпьешь, а то как-то странно так сидеть…
Он кивнул и подбежал к стойке. Спустя несколько минут вернулся к новой знакомой:
– Знаешь, вопрос, наверное, глупый донельзя…
Она улыбнулась, молча подбадривая.
— Не ты вчера ночью на пианино там играла?
Встречи бывают разными. Абсолютное большинство банальны, как сама жизнь. Вот и их встреча – в кафе субботним утром. Два незнакомых человека, которым показалось, что они друг друга где-то видели… банально. Но забавно, потому что они встречались, наверное, далеко не один раз.
— Значит, мне не померещилась тень за окном?
— Я топтался там, пока меня охранник не засек! Сначала я подумал, что там магнитофон работает, только и всего – ну какой нормальный человек будет ночью на пианино играть да еще в темноте!
— Нормальный не будет, — вздохнула она, — жаль, что сторож утром ушел. Я хотела спросить, шастал ли кто ночью у окна «рояльного» кабинета.
— Я не шастал, а просто слушал.
— Значит, и ты не очень нормальный.
— Нормальней некуда. До тошноты…
И он стал рассказывать о своей жизни, о которой раньше видел кошмарные сны, о надоевшей работе, о сотрудниках, о родителях, которых не навещал месяца два. Почему-то именно этой незнакомой девушке он поведал наболевшие мысли. Она слушала не перебивая, то улыбаясь, то хмурясь, то слегка кивая.
— Хочешь бросить работу? – спросила она, когда он закончил повествование.
— Да, подумываю.
— По-моему опрометчиво уходить в никуда.
— Ой, давай сменим тему, меня уже мутит от благоразумия и денег!
Они заговорили о музыке и книгах, о мечтах и проблемах. Будущего ни у кого из них словно не было, никто не заикался о планах, стремлениях и даже о завтрашнем дне.
Обменявшись телефонами, они простились на автобусной остановке. Состоится ли новая встреча? Она ему, кончено, не позвонит. Он же скоро закрутится с поиском новой работы и забудет об этом случайном знакомстве. Ожидания всегда красочнее ожидаемого. Она на сто процентов уверена, что он встретил на улице совсем не ту девушку, какой она в действительности была. Ему понравился образ, и он повесил на него качества, которые вовсе ей не присущи. Вместо человека, который все понимает, он встретил еще одного с камнем на сердце. С ней подобное случалось: она влюблялась не в людей, а в их голоса, улыбки, запахи, во впечатления, которые они производили. Многие всю жизнь влюблены в воспоминания молодости, ведь именно тогда восприятие острое, а жажда чувств сильна.
Хотя, не исключено, что одного разговора окажется мало для разочарования.
Глава 6
Никак он не мог поверить, что такое бывает: заходишь в кафе, а там сидит девушка, о которой неделю думал и, что скрывать, искал в толпе. Как приятно знать, что первое впечатление не обманывает! Она оказалась именно такой, какой он ее представлял. Впечатления омрачало одно: ее молчание. Он душу наизнанку вывернул, а она о себе почти ничего не рассказала. Хуже всего, что тогда он этого не заметил. Так всегда: насидишься в своей берлоге, намолчишься, а потом вливаешь свои беды в свободные уши. Видно, ее что-то мучает. Частая улыбка выдает человека с открытой раной вместо сердца.
Он позвонил ей на следующий день. Погода на удивление солнечная, хоть и прохладная. Предложил погулять — обидно дома сидеть, последние денечки.
— Действительно, — согласилась она, — можно ворошить золотые листья наконец-то.
Он не сомневался, что она любит осень.
— Тогда лучше по парку, в городе золото уже замели дворники.
Он пытался разговорить ее и узнать о ней как можно больше, но на вопросы она отвечала односложно, неохотно и грустно. Иногда они шли по аллеям молча, пиная листья, которые то и дело падали, внося вклад в уже слежавшийся ковер. Она с интересом смотрела под ноги, на желтые лапы кленов, держа руки в карманах плаща, а он все задавал ей дурацкие вопросы про учебу, планы после, про интересы и увлечения… О музыкальных вкусах он уже знал, но не забыл и о том, что музыку можно любить по-разному: дергаться на танцульках, восхищаться внешностью музыкантов, переводить тексты, ходить на концерты или рисовать образы, связывая музыку с жизнью. Об этом он и сказал ей, и получил интересный ответ:
— Книги тоже можно любить по-разному: глотать за ужином или выписывать цитаты, упиваться сюжетом или стилем, воображать себя на месте героя или чем-то время занимать. А то и вовсе – картинки смотреть.
Он рассмеялся.
— А тебе часто приходилось переводить художественную литературу? Извини, что о работе, просто любопытно…
Он усмехнулся. Переводить приходится в основном технические и экономические тексты, а художку присылают редко. Разве что отрывки по чьей-то просьбе.
— Это ж, наверно, жутко скучно.
— Да уж. Лучше поговорим о книгах.
— А, книги… ты ответил, кстати?
— Ну что тебе сказать? Картинки меня не интересуют. И на ужин мне есть, что проглотить. А вот с цитатами идея хорошая, упиваться можно и сюжетом, и стилем. Переводчики машинально придираются к стилю, болезнь такая, так что книги только с одним компонентом я считаю неполноценными. Люблю читать подлинники, а не чужие переводы… что касается английской и немецкой литературы, конечно.
— Так и думала! Ты и немецкий знаешь?
— Знать-то знаю, но не работаю с ним.
— Английский не учит только ленивый, а вот немецкий и французский большим спросом пользуются, твое время настанет.
Солнце скрылось в набежавших тучах, и ветер принес запах зимы. Она молча застегнула плащ, а он предложил зайти куда-нибудь погреться. Плащ ее – смех один по такой погоде.
Он заказал ароматного чая и чуть ли не целый стол пирожных и тортов.
— Странно как-то, — задумчиво произнесла она, — общаться просто так.
— Что значит «просто так»?
— По-дружески, бескорыстно.
Пару минут он молчал, обдумывая ее высказывание.
— По-дружески ведь всегда бескорыстно…
Она звонко рассмеялась и посмотрела на него почти снисходительно.
— Может, у тебя не было настоящих друзей…
— А у тебя были? Или есть?
— Были бы, я бы меньше за ящиком сидел и меньше книг читал, — отозвался он.
Друзьям нужен не ты как есть, а карманный переводчик, ходячий МР3-плеер, человек-оркестр, горячий чай и свободные уши или сплетник. Реже – приятный собеседник, а еще реже – зануда, говорящий о том, что его не устраивает в друзьях или в жизни. Он давно понял, что друзья и родственники ждут лишь одного: чтобы он был им удобен. Он не ее пытается убедить в обратном, а себя.
— Ну, если так рассуждать, и я с тобой не просто так сижу, — он развел руками.
— Знаю, — ответила она, — тебе не хотелось сидеть одному или перед монитором, а прогуляться не с кем, правильно?
— Неправильно, — буркнул он, — я хотел, чтобы ты не сидела одна и чтобы ты подышала свежим воздухом, пока он еще не холодный.
Она поблагодарила — с легким замешательством, казалось, едва удерживаясь от колких замечаний
— Но почему?
В голове крутились два ответа. Первый: «потому что ты мне нравишься» и второй: «потому что я слишком много болтал, и это неправильно».
— Давненько я никого не потреблял, уж тем более с такой целью, как простое человеческое общение. Хотел было потребить родителей, но передумал.
— Дурак дурака видит издалека… тебе не нужен музыкант в группу? Или комната отдыха? Массажистка с сексуальным уклоном?
— Щас разревусь, обижусь и убегу!
— Останься, ты мне нравишься.
А потом была тишина, как песня Blind Guardian. Он перевел дух, не зная, что на это сказать, а она опять рассмеялась.
— Мы отвлеклись от темы, по-моему, — изрек он, доедая шестое пирожное.
— Да, я сказала, что странно общаться просто так. По-твоему, тема не раскрыта?
— Я хотел сказать… так, что же я хотел сказать? что за манера перебивать! – посетовал он. – А, вот! у меня было два года, чтобы подумать над этим вопросом, и я пришел к выводу, что… не перебивай! Что теплота общения – это самое теплое тепло, которым мы можем поделиться. В смысле, не только мы с тобой, а вообще, люди…
— И как, тепло тебе со мной? – усмехнулась она.
— Семь потов сошло! Хотя, наверное, сам напросился, ты права. Причем, напрашивался еще до нашей встречи.
— Но мог убежать, никто не держал.
— Держал, — он понизил голос до шепота.
Она вопросительно взглянула на него.
— Девять недоеденных пирожных.
Глава 7
В институт она пришла в длинной черной юбке, красном свитере и полусапожках на каблуках. Такой ее никто раньше не видел, да и она нечасто видела себя такой. На улице ветрено, и тяжелая ткань юбки путалась в ногах, но как ни странно, это не причиняло неудобств. Привыкнуть можно.
После занятий она приехала к подруге в парикмахерскую. Лена ждала ее: они договорились еще вчера по телефону. Наконец-то срезать сеченые концы и надоевшие длиннющие лохмы! Полчаса – и красавица. Лена сразу заметила смену имиджа и сказала, что подруга отлично выглядит.
Он как-то сказал, что ему нравится ее внешность, и ее это удивило – вроде она далека не только от сексуальности, но и от женственности.
— Короткие юбки, декольте и шпильки — это вовсе не значит сексуально.
— А что сексуально?
Оказалось, тонкое запястье с массивным браслетом, когда рукав шерстяного свитера или мужской рубашки чуть закатан. Завитки волос, выбившиеся из высокой прически. Серебряный ручеек цепочки вокруг тонкой шеи. Джинсы с высокой талией, которые носили в девяностых. Узкие щиколотки. Аромат, который чувствуешь не дальше, чем в трех сантиметрах.
— Можно выглядеть совсем не женственно в кружевном платье – одежда вообще не при чем. Дело в женщине. Если она остается женщиной в драных джинсах и толстовке с капюшоном – это сексуально.
Ей вдруг захотелось вытащить на свет Божий эту женщину, которой она запрещала себе быть, не умея найти компромисса между силой и мягкостью, целеустремленностью и гибкостью. Ту женщину, которую он в ней разглядел.
Едва она оказалась дома, раздался телефонный звонок.
— Угадай, за какую фразу Чеда Крюгера можно обожать? – невеселый голос в трубке.
— I felt like shit when I woke up this morning, — предположила она.
— Умница! Так вот, проснулся я, почувствовал себя этим самым… и ушел с работы. Никогда не умел интересно рассказывать.
— Как ощущения? – она присела на стул в прихожей.
— Трудно описать пристойными словами. Я только заявление написал, а так еще неделю буду горбатиться. И в конце недели обязательно поеду к родителям, пора за ум браться. А как ты?
Она по привычке брякнула «нормально», хотя и не поняла вопроса. Да и что в ее жизни нормального, кроме нового ощущения себя привлекательной, с которым расстаешься, переодевшись в домашние шмотки и стерев лак с ногтей?
— «Нормально» — это на троечку. Может, встретимся и расскажешь подробнее?
Не хотелось язвить по поводу взаимного потребления, корысти и прочего. Потребителем стала она – не мизантроп и не социопат, а просто не с кем и некуда пойти.
— Только не в кафе.
— А где?
— На крыше.
Он помолчал полминуты, а потом спросил, на какой.
— На моей. Давно там не была. Оттуда ты точно не убежишь!
— Уже темнеет и холодно, что там делать?
— Дышать! Оденься потеплее и вперед.
Она живет за городом, поэтому ему представилась возможность отдохнуть от шума и суеты, послушать тишину, которая, казалось, навек исчезла из его жизни. Снизу доносились вопли ребятишек, лай собак, изредка проезжала машина, но зато отчетливо слышны шаги прохожих, голоса и даже слова.
Она сидела на краю, свесив ноги в пугающую пустоту. Он уговаривал, чтобы она так не делала, но она только смеялась. Ветер грозился вот-вот сдуть с крыши. Теплый свитер и кожаная куртка не спасали. На западе догорало холодное осеннее солнце, золотя металл на крышах соседних домов.
Он сел рядом с ней и, подумав несколько секунд, тоже свесил ноги за край.
— Ты не боишься высоты? – спросила она.
— Не знаю, — улыбнулся он, — пока вроде нормально, суицидальных мыслей не возникло, и голова не кружится.
— Знаешь, я скучаю по своим впечатлениям от первой вылазки сюда, — она взглянула на заходящее солнце.
— Расскажи.
— Мне было шестнадцать. Начало июня, занятия в школе закончились, экзаменов не предвиделось. Мы с подругой выбрались сюда около шести вечера. В сердце отгорела старая любовь, а новая еще не нагрянула, поэтому было легко и спокойно, только в голове куча философий. Я тогда «Фауста» читала, потом Ремарка, потом «Мастера и Маргариту»… как тут не пофилософствовать! И вот, открыли мы этот скрипучий люк, и свет, заливший чердак, показался мне таким ярким, словно рвал тьму в клочья. Ровное открытое пространство, нет стен, хотя все еще дом. И ветер! с запахом лета и полной приключений жизни, которую я тогда любила и ждала чего-то хорошего… ветер, пьянящий, как молодость, ерошил волосы, смеялся вместе с нами, подслушивал наши мысли, танцевал. И мы неустанно восхищались небом. Таким оно было ярко-синим, близким — рукой достать и почувствовать прохладу. В нем какое-то обещание… или обещание чего-то. Ни фига мы не понимали чего. В сердцах что-то было, наверное, а не в ветре, да и крыша тут не при чем.
Он слушал ее, закрыв глаза, то ли вспоминая свои шестнадцать лет, то ли рисуя в воображении картину того летнего дня, пытаясь представить все как можно ярче.
— Как ты выглядела тогда?
— Почти как сейчас, — улыбнулась она, — только в клетчатой рубашке, серых штанах с карманами и в белых кроссовках. Волосы были короче. И лицо наивнее. Сразу не поймешь, пацан или девчонка. А у тебя такие воспоминания есть? Я имею в виду такие, о стирании которых сожалеешь.
— Есть, конечно. Жалко, что чувствовать стал не так остро и видеть все не так ярко, даже в прямом смысле. То каждый нерв реагировал на какое-то ощущение, впитывал жизнь каждой клеточкой, а сейчас – как через вату. Живешь и ладно, случилось что – так и должно быть. Ничего больше. И дальше будет только хуже.
— Да уж, оптимизьм…
Ему вспомнилась девушка, в которую он был некогда влюблен. Сейчас он понял, что влюбился в идеал, который наложил на существующий образ. Он не видел ее года три. Стал забывать ее голос, походку, смех, запах, жесты – все, от чего раньше сходил с ума. Как ему нравилось снова и снова представлять себе ее хрупкую высокую фигуру, кудрявые темные волосы и бледное лицо, особенно когда она улыбалась. Вспоминать ее немного театральную манеру говорить, играя интонацией на всех ладах, картинно жестикулируя. Он ненавидел театральность, но почему-то в этой девушке она казалась естественной. Как ему нравились черты ее лица – высокий лоб, тонкий прямой нос, задумчивые светлые глаза! И как удивило его, что он давно не вспоминал ее и не хотел этого. Память услужливо забросала воспоминания какой-то мишурой, чем-то суетным и пустым. Ну и что с того, что у нее теперь семья и что она вообще никогда его не любила? Что с того, что и он жажду любви выдал за любовь? Разочарование причинило ему боль. Он тогда не осознал, что как человек она его изначально не привлекала – он не влюбился бы в надменную выскочку, какой она оказалась, хотя это обусловлено трудным детством и «защитной маской». Его тошнило от этих масок, и он всерьез надеялся сорвать ее своей любовью, увидеть ее настоящее лицо, которое, разумеется, должно быть прекрасным… но получилось так, что он еще больше испортил ее. Не сбил спесь, а уверил ее в собственной исключительности. После утраты иллюзий ему стало по-настоящему больно. Больно видеть, как она обходилась с друзьями, доводила до слез родных и считала, что ей все что-то должны. Безусловно, она талантлива, но не больше, чем другие молодые люди, пишущие стихи, сочиняющие рассказики, играющие на пианино или еще на чем-то… в глубине души она так и осталась закомплексованной девчонкой, сколько бы пыли в глаза не пускала.
Влюбленность многому научила его, но некоторые уроки ему совсем не нравились. Она научила не ждать от людей хорошего и ничему не удивляться. Научила его, и так-то скрытного и недоверчивого, замыкаться еще больше и никому не доверять. Научила не обращать внимания на первое впечатление и на слова, которые часто оказывались пустой болтовней. Хотя, было и много положительного – накал чувств он охотно пережил бы снова. Вряд ли в дальнейшем испытает нечто подобное.
— Не знаю, стоит ли тебе говорить… — начал он.
— Вот так всегда: сначала говорят, потом думают. Если эту фразу произнес, значит, точно будешь говорить!
Постулат его развеселил потому, что не лишен справедливости.
– Я стал забывать человека, которого забывать не хотелось. Точнее, сам образ и те чувства, которые этот образ во мне поднимал. Как муть со дна, понимаешь? Увидел – бац, чувства как нахлынут!
— Твоя любовь?
— Влюбленность. Только память служить отказывается. Видимо, правду говорят – с глаз долой, из сердца вон.
— Значит, точно влюбленность, — кивнула она.
Он видел ее родителей мельком. Они произвели хорошее впечатление: знакомиться не лезли, общество свое не навязывали, улыбались приветливо. Чай она принесла в свою комнату на подносе. Он слышал шум в квартире, но она включила музыку, закрыла дверь, и больше ничего не достигло его чуткого слуха. Дисков и книг в ее комнате столько, что изучать можно неделю. На спинке дивана ремаркосвая «Триумфальная арка», с закладкой на середине. На него Ремарк всегда действовал угнетающе, особенно с описаниями концлагерей, туберкулезов и метаний потерянного поколения. На полу у письменного стола он заметил большую раскрытую папку с нотами и рисунками. Если не считать этого, в комнате идеальный порядок, а этого он не считал: все важное должно быть под рукой.
Пока пили чай, говорили о Ремарке, о Миллере, о Милен Фармер и о Чаке Бэрри. Здесь так уютно и хорошо, что не хотелось уходить. И она так не похожа на девушку, в которую он позволил себе влюбиться! Ее честное и напористое занудство не имело ничего общего с эпатажным сарказмом и самоутверждением за чужой счет, ее голос тверд, и говорит она немного резко, но ему даже нравилось – никаких музыкальных вычурностей. Жестикулирует еще реже, чем повышает голос. Только внешность – стройная, высокая, кудрявая – воскрешала тот призрак памяти.
— Можно задать тебе глупый вопрос? – спросил он.
Она разрешила.
— Представь, что тебе один человек в любви признался, а ты взаимности не чувствуешь. Что будешь делать, если знаешь, что ему твой ответ – любой! – нужен как воздух?
— Отвечу, конечно! – выпалила она. – И честно. Постараюсь помягче, но молчать ни к чему. Именно в таких случаях молчание преступно. Она молчала?
Он кивнул.
— Наверное, хотела меня окончательно добить. Или выжидала. Или нравилось ей, что я как собачонка на привязи – если что, всегда можно поводок натянуть. Если все-таки останется одна…
— Ты до сих пор страдаешь из-за нее? – в ее голосе появилось столько мягкости и сочувствия, сколько он не ожидал даже от своей вечно всех жалеющей тети.
— Нет, теперь меня это злит. Она все-таки повела себя по-свински, а я ей прощал все и даже оправдывал ее. Никогда не мог на нее разозлиться. А надо бы раньше понять, что нечего ждать добра от человека, который к тебе так относится. Извини, что загрузил воспоминаниями, — промолвил он, — не получается бескорыстного общения.
Глава 8
Он не просил помочь ему в поисках работы – она сама решила, что ее инициатива не будет наказуемой. Отец ее подруги по вузу – владелец туристического агентства. Люди со знанием иностранных языков там всегда пригодятся. Однако стоило завести об этом разговор с Олесей, ту больше заинтересовало «что за молодой человек».
— Хороший знакомый. Решил оставить сферу письменного перевода, зрение садится.
Леся кивнула. И завела про то, что в жизни бывают разные ситуации – вдруг я-де попрошу отца, а твой друг где-то облажается или не приживется. У нас с тобой отношения испортятся. Ты же понимаешь…
— Понимаю.
Единственное, чего она никак понять не могла – как у Леськи так получается? Бояться какого-то завтра, отказывая другу в помощи сегодня? И все выглядит очень благородно и убедительно.
Она еле досидела до конца занятий, выслушивая Олесины прожекты, как ей следует устроить жизнь отдельно от родителей, раз уж так невмоготу. Ты же взрослый самостоятельный человек, найди себе нормальную работу – почти все на последних курсах института чем-то заняты. Можно снять квартиру с соседкой. А то радио какое-то, идея! Забавно слышать это от человека, которому не приходится шевелить пальцем, чтобы его мирок не пошел трещинами.
Октябрь в этом году теплый и солнечный. После Покрова температура вдруг поднялась до пятнадцати градусов, да так и держится. Почти облетели золотые листья, но никакой сырости и грязи. Она купила пакетик чипсов и банку джин-тоника и устроилась в любимом дворике на лавочке. Позвонила ему после шести вечера и сказала, что на радио увлеченных не убавится. Новый персонал пока не нужен – старому платить нечем. Но если кто-то решит увольняться, возможно… Он признался, что и не надеялся на положительный ответ. О разговоре с подругой вовсе упоминать не хотелось.
Есть люди, которые очаровывают с первой минуты, а потом оказывается, ничего особенного в них нет. Иные раскрываются, как хорошая книга, в которую надо вчитываться, чтобы потом никогда не забыть. Или как сложная музыка, красота которой доходит не сразу – ни до слуха, ни до сердца.
Конечно, гламурной кукле такой парень вряд ли понравится – худой, длинноволосый, загруженный. Но более разборчивым девушкам он не может не приглянуться: оригинальный, начитанный, да еще «с загадкой в глазах». Интересные чувства. И у него почему-то никак не удавалось ее разочаровать. Обычно это происходит довольно быстро. Она раздражительна и во многих вопросах нетерпима, люди ей быстро надоедают. Но он почему-то не надоедал, хотя общались они почти каждый день. Она пыталась объяснить это новизной, впечатлениями, переменами, произошедшими в ее жизни с его появлением. Так уж она устроена, что пыталась всегда все объяснить, а когда не получалось, она начинала нервничать. Позже, устав волноваться из-за пустяков, она успокаивалась и начинала жить. Как сейчас, например – не стала звать его развеять тоску, хотя, наверное, он был бы рад составить ей компанию. Тоска эта к нему не имела никакого отношения, не хотелось очернять его вечной тенью за собственной спиной.
После рабочего дня он лежал на диване, закрыв глаза. Опять красные круги, опять шум в голове, плюс появилась боль. Точнее резь. Она утихала только тогда, когда глаза закрыты. А когда они закрыты, он засыпал.
Когда проснулся, было около девяти вечера. Наверное, правильно, что они сегодня не встретились, хотя он собирался пригласить ее куда-нибудь. И поначалу очень расстроился, вернувшись домой обессиленным. Но с другой стороны, он не хотел приедаться, поэтому решил, что все сложилось как надо. Да и сам побаивался, что она ему надоест – такой страх появляется, когда слишком долго один.
Наверное, он погорячился, написав заявление, не подыскав ничего на замену. Хотя больные глаза говорили обратное. На худой конец займет у родителей, не дадут же они сыну умереть с голоду. Даже если месяц поживет у них – сосед не съедет, квартира не уплывет. Он хороший парень, но они толком не общались – жили в противофазах. Тот работал на патронном заводе и чтобы свести концы с концами, брал сверхурочку.
Если бы он жил один, давно позвал бы ее в гости.
Глава 9
В пятницу вечером она пригласила его в студию. Сидеть в кафе и в парке опостылело, да и погода испортилась. Тут же можно послушать музыку, поболтать — никто не мешает.
Сегодня его последний рабочий день. За прошедшую неделю он прилежно читал «Мою рекламу» и все Интернет-издания с объявлениями о работе, нашел около трех устроивших его, но пока никуда не звонил.
Завтра утром он пойдет к окулисту, а потом навестит родителей. Он предложил ей поехать с ним, но она отказалась. В качестве кого он ее представит? Они пока не больше, чем друзья, торопиться не за чем. Родители — люди другого времени и других воззрений. Она помнила историю своей бабушки, которая жила и работала в Ленинграде, но по праздникам навещала родных в деревне. И вот ее тогдашний ухажер, впоследствии ставший мужем, приехал в деревню с подарками-гостинцами. Казалось бы, праздник провести, но бабушкины родители подумали, жених явился. И пришлось бабушке выйти замуж за дедушку, хоть она и не собиралась, но… что же вся деревня подумает!
Они пришли в студию вместе. Сережа, как всегда, еще сидел за пультом, договаривал последние слова в микрофон, а потом, перепоручив рабочее место ей и пожав руку ему, ретировался.
Он купил вкусностей и бутылку вина – отметить первый вечер свободы.
— Только после эфира! – уперлась она. – Не хочу, чтобы у меня заплетался язык, когда буду объявлять очередную песню.
— Ты же сказала, что почти не надо ничего объявлять… — опешил он.
— Почти не надо, но иногда приходится, — ответила она, — не волнуйся, это не часто и недолго.
Загрузив балладный диск, она стала заваривать чай, а он – резать торт.
— Здорово здесь, — оглядел он студию, — уютно и безлюдно. Вот бы мне такое место работы!
— Мне здесь тоже нравится. А по вечерам и музыка воспринимается иначе – чище и острее что ли…
— Да и не только музыка, вообще все. Наверное, я еще не скоро оживу после своей пыльной каморки и заваленного бумагами стола. А, еще комп – отдельная песня!
— Ветеран? – улыбнулась она.
— Инвалид. И коллектив не более здоровый.
Впрочем, эти две недели были сказочными, особенно если сравнить с последними двумя годами жизни.
— У тебя тоже два года? Не слишком ли много совпадений?
Удивление в ее голосе позабавило его. Он бы рад чему-нибудь удивиться. Как мальчишка или даже как несмышленое дитя, которому скажи, что пицца на дереве растет – он и поверит.
— А что, здорово! Только пицца была бы все время холодной…
— Почему? Может, дерево с подогревом, я же об этом не упомянул…
Она попыталась представить такое дерево, и по средствам чего оно подогревается, а он упрекнул ее в занудстве, материализме и в желании все опошлить.
— Может, оно от улыбок подогревается, — буркнул он.
— Интересно, в какой стране мира ты найдешь столько улыбок, чтобы их энергии хватило на подогрев дерева?
— А разве я говорил об этом мире? – парировал он. – Может, у меня свой!
— В этом я не сомневаюсь. Пора написать роман и детально изложить схему мира.
Он признался, что подумывал об этом, но писательство не накормит, а в ближайшее время придется позаботиться о хлебе насущном. Она вздохнула в ответ и выразила надежду, что когда-нибудь прочтет о его прекрасном мире.
— Ладно, — отмахнулся он, — не пора ли все-таки наполнить кубок за мою свободу?
Она включила микрофон.
— Дамы и господа, наш вечерний эфир продолжит группа «Расмус» с композицией First Day of My Life.
— А, спасибо за презент! – он откупорил бутылку вина. – Хотя, песенка выбивается из общего фона.
— Пусть выбивается, — она села рядом на диван и взяла наполненный пластиковый стаканчик, — жаль, не додумалась поставить Кипелова «Я свободен». Но это можно и вне эфира. И вообще, у меня для тебя есть еще один музыкальный сюрприз.
Когда бутылка вина была выпита, совпадения исчерпаны, и вечерний эфир закончился, они зашли в ту самую комнату, где жил рояль. Девушка включила свет, чтобы молодой человек рассмотрел, наконец, это помещение. Ему понравился и рояль с облупившейся краской на крышке, и старинный граммофон, и коллекция пластинок, и катушечный магнитофон, недавно поселившийся под роялем.
— Понимаю, почему тебе так уютно здесь.
Она взглянула на него с интересом.
— Эта комната похожа на тебя. Такая же музыкальная, самобытная, хранящая лучший опыт поколений – я о музыкальном, конечно – и… — он замялся, — тебя не напрягает такое сравнение?
— Нет, — улыбнулась она, — наоборот занятно, продолжай.
— И такая же она неуместная в этом здании, как ты в этом мире, — он устал подбирать слова, — понимаешь, такая неестественно уютная в таком прилизанном офисе…
— Да, ты прав, — вздохнула она и опустила глаза, — эта комната стала моим домом. Вот уже неделю, — заметив, что он собирается что-то спросить, она быстро заговорила вновь: — здесь я и доделала сюрприз для тебя!
Она села за рояль, открыла крышку, начала играть… и с первых же нот он узнал ту самую песню. Как по-новому она зазвучала на фортепиано, как резко всколыхнула его недавние впечатления, воспоминания, страхи и надежды!
Ее игра унесла его гораздо дальше, чем на пару недель назад, дальше его собственного мира, дальше, чем он мог себе представить. Не сразу заметил, что музыка стихла. И в наступившей тишине он не сразу расслышал вопрос:
— Хочешь, я тебе ее спою?
– Мне очень хочется услышать, как ты поешь.
Певческий голос ее оказался выше «разговорного» и звучал намного мелодичнее и романтичнее, как ему показалось. Ни одной ноты не сфальшивила, ни одного слова не забыла, ни разу голос не дрогнул.
Он погасил свет и сел на рояль, глядя в ночной город, освещенный фиолетовым светом.
— Это было лучшее выступление в моей жизни, — сказала она, закрывая крышку рояля.
— До сих пор не могу поверить, что все произошло со мной.
Она не сразу поняла, что собственно произошло – сыграла песню и все. Нет, она изобрела его машину времени. Несколько секунд она прокручивала в голове эту фразу, а потом рассмеялась. Он знал, она поймет правильно. Иначе и быть не могло.
Он спрыгнул с рояля и подошел к ней так близко, как никогда еще не подходил.
— Расскажи, что случилось? – он заглянул в ее грустные глаза и положил руки ей на плечи.
— Не спрашивай ни о чем, — она приложила палец к его пересохшим губам и тихо повторила: — ни о чем не спрашивай, пожалуйста.
— Хорошо… — растерянно ответил он прежде, чем ее губы коснулись его губ. Вкус вина и чего-то сладкого окончательно затуманил мозги, и спрашивать он уже ни о чем не хотел. Боялся услышать что-то страшное. Боялся даже, что она передумает и расскажет ему все, да еще и расплачется у него на груди, а он никогда не умел утешать. Боялся, что волшебство рассеется как утренний туман, как сигаретный дым или дивный сон.
— Не волнуйся, я не разревусь, — тихо сказала она, склонив голову на его плечо, а он гладил ее мягкие волосы, неловко обнимал ее и в который раз удивлялся ее способности читать мысли.
— Тебе станет легче, — глупее не придумаешь, но все равно сморозил эту кем-то придуманную чушь.
Она горько усмехнулась.
— Мне и так хорошо, особенно сейчас. Даже не думала, что так бывает. Или забыла, какое оно, счастье.
Осенние коллажи
Она:
Осень воскрешает забытые видения и чувства: тайный шрам под кожей, путь, которым вечно иду, но к началу уже не вернуться. Меняются лица и голоса, цвет глаз и волос, ситуации и уроки, которые из них извлекаешь, но роль у всех одна. Многие о ней даже не подозревают. Зачем переходят мне дорогу, зачем пересекаются пути, пусть на мгновенье? А потом – кровоточащая рана, шрам на сердце.
Некий «ты», которому хочется доверять, все рассказать, уткнуться в плечо, даже выплакаться. Этот «ты» по сценарию должен сказать что-нибудь успокаивающее, обнять, пообещать что-то хорошее, заверить, что плохого больше не случится, что мы навсегда вместе, и это автоматически снимет все проблемы и зачеркнет все дурное, что уже произошло. Но такого никогда не будет.
Я, кажется, делаю все, чтоб так и осталось.
Ты будто смотришь кино обо мне: умиляешься моей непосредственности, восхищаешься силой характера (я ведь ничего не скрываю, а приукрашиваю), сочувствуешь, иногда жалеешь, хочешь уберечь от всего, что причиняет мне боль и неудобства. С тобой хорошо, спокойно, безопасно. Ты обо мне позаботишься и утрешь всякую слезу от лица моего. Тоска по любви, такой обычной, но необъяснимой любви – не за, а вопреки. Хотела бы я стать нормальной девушкой – нежной, мудрой, любящей! А не корчить из себя героя.
Мне так мало лет, а жизнь будто кончилась. Я заставила себя поверить, что встретила свою судьбу – увы, ему так не показалось. И другого варианта нет и быть не может. Тем более теперь, когда таким беззаконием видится собственное счастье на фоне чужой разрушенной жизни… какой смысл в этой любви, если все заканчивается так? Если тот, кто был ближе и дороже всех, станет чужим и безразличным?
Я смирилась, что никогда не узнаю, каково это – быть любимой. Дурацкие слова, пьянящие, как хмель. Прогулки по парку, совместные выходные, приготовленный вместе ужин. Кажется, и не нужно это все, но как преобразилась бы жизнь, если бы это в ней было! Наверное, и я стала бы другой.
Хватит ли тебе терпения на все мои фокусы? Или мне взбредет в голову уберечь тебя от себя самой – якобы из большой любви, но в глубине души – из боязни перемен и ответственности. Лучше из года в год придумывать себе героев и влюбляться в них или западать на виртуальных мужчин, контролировать страдания и маскировать этим страх реальной боли, которую может причинить реальный человек.
Если я поверю, что отношения могут быть лекарством, а не болезнью, счастьем, а не страданием, что любимый человек может стать другом, а не палачом — тогда все изменится.
Если ты будешь по-прежнему верить в меня…
Он:
Мне снился старый дом в глухом лесу – предположу, что это город, в котором я вырос. Ты его совсем не знаешь. Почему-то я жил там один, а ты приехала ко мне на такси, ненастной октябрьской ночью. Когда мне было так плохо и одиноко, как в реальности бывает тебе.
Во сне прошла неделя. В этом доме не было телевизора и радио, мы куда-то стряхнули работу или какую бы то ни было занятость и просто наслаждались обществом друг друга, как бабочки-однодневки. То ли зная, то ли предчувствуя, что скоро все закончится.
Я хочу, чтобы ты всегда была рядом. Не только из-за твоих волшебных пельменей со специями или пиццы, приготовленной на сковороде за пять минут. Хочу тормошить твою львиную гриву и слышать твое пение из душа. Видеть тебя в возмутительной сорочке из голубого атласа и золотого кружева, а по утрам – в пушистом халате с капюшоном или в моей рубашке. Хочу продолжать смотреть твои любимые фильмы и слушать твои рассказы о прошлом – почему-то куда более богатом, чем мое. Хочу обнимать тебя, лежа на диване перед ноутбуком и чувствовать твое дремотное дыхание на своей небритой щеке. Шуршать опавшей листвой в лесу и удивляться твоим восторгам – как пахнет осень! Никогда не встречал человека, столь чувствительного к запахам и звукам. Столь далекого от огорода и не знающего, как управляться со свежепойманной рыбой.
За неделю я прожил целую жизнь. Это был дивный сон, но мне вновь суждено очутиться в сером утре и собираться на новую работу в одиночестве. Работу, которая отбирают полжизни, но дает материальные блага и гарантию безбедной старости.
В английском слово present – настоящее время и подарок. Будущее сокрыто, прошлое забыто, настоящее даровано. Теперь особенно остро чувствую, как недооценивал это время, как разбрасывался им и думал о пустом. Так не хотелось просыпаться, хотя что-то тревожное закралось в этот сон.
Я хочу, чтобы ты всегда была рядом.
Глава 10
Родители встретили его радушно и чуть ли не со слезами. Мама беспрестанно повторяла, что он исхудал и побледнел, отец ничего не сказал по этому поводу, но так многозначительно покачал головой, что согласие с мамиными словами стало очевидным. Младшая сестра – неуправляемый подросток недюжинного ума – долго висела на его уставшей шее и щебетала с такой скоростью, что он едва ли хоть слово понял. Они всегда были друзьями, любили одну музыку, читали одни книги. Наверное, он отчасти навязал ей свое мировоззрение. Именно ей он рассказал все, что его тревожило, начиная с визита к окулисту (диагноз – миопия высокой степени с помутнением хрусталика) и заканчивая вчерашним разговором с его… возлюбленной. Словосочетание «моя девушка» его раздражало — звучало как «мой компьютер», «мой телефон» или еще что-то «моё».
— Ух, как здорово! – сестренка обрадовалась повороту. – А какая она?
И он начал рассказывать все с начала – со взгляда на улице и до вчерашнего свидания.
— Может, у нее в семье проблемы? – предположила слушательница.
— Мне кажется, у нее везде проблемы, куда ни глянь, — ответил он, — на несчастную любовь не похоже, не в этих соплях дело. И я не знаю, что делать, как помочь, если она отказывается говорить.
Сестра стала накручивать прядь волос на указательный палец и закусила губу.
— Ладно, не грузись, — он похлопал ее по плечу и добавил: — маме ни слова, идет?
— Идет… а если ты совсем ослепнешь?
— Пока нет, но операцию делать придется. Она несложная, денег стоит, но небольших. Прогрессирует медленно, ничего не случится.
Мама накормила его вкусным обедом, он получил достаточную порцию общения и душевной теплоты и пожалел, что не уговорил возлюбленную поехать с ним. «Они бы ей понравились, — сказал он себе, глядя на родителей и сестру, — а она – им». Ей так не хватает тепла. Простого доверия к людям, которого она лишилась, видимо, еще в детстве.
* * *
Хлесткий шум дождя как пять тысяч серебряных струн вторгался в сознание. Дверь с грохотом распахнулась и на пороге появилась фигура в темном одеянии до пола. Лицо скрыто капюшоном. За закрывшейся дверью грянул гром, и вспышка молнии успела ворваться в наступившую темноту. Надо уходить. Беги, беги, беги… так всем будет лучше и тебе прежде всего. Придет конец бессмысленным страданиям, все будет светлее и теплее без тебя в этом мире. И твое замороженное сердце, быть может, удастся спасти. Пора уходить.
Сколько еще будешь терпеть боль, которая рано или поздно загонит в петлю? Нет смысла сопротивляться, она подавляет тебя, твой жаждущий дух уже целиком подчинен ей, ничего не осталось кроме нее. Рано или поздно она раздавит тебя окончательно и все алчущее в тебе погибнет. Пора уходить…
Осколки тьмы разлетелись от резкого удара по струнам. И дождь перестал. Вместо него в ярко-синем небе засияло золотое солнце, лучи бережно согревали изумрудно-зеленую поляну, усыпанную одуванчиками и васильками. Тени пушистых облаков скользили по лужайке. Протяни руку и коснись моего лица. Протяни и коснись – я совсем рядом, ты меня видишь. В своем сердце, в этом прекрасном сне… ты хранишь луч моего света.
Однажды ты придешь. В лучах сияющего солнца, с надеждой вместо боли, и никакая ржавчина не тронет твоего серебра. Однажды придешь…
Ты дышишь? Странно. Ты спишь на руках этой ночи и…
Пора уходить, пора уходить!
Но я не хочу…
Она проснулась в слезах. До рассвета недалеко – густой стала тьма. Так хотелось в ней раствориться! Вплестись в нее и забыть о том, что когда-то был день и буквально минуту назад ей снился такой светлый сон… навсегда забыть, потому что пора уходить. Пора.
Она открыла окно, и в комнату вплыл холодный ветер октября. Яркий лунный свет заливал серебристый асфальт. Горел асфальт, ты чувствовал тепло, горел асфальт слезам назло, горел асфальт от солнца и от звезд, под шум колес… кричал асфальт, кричала боль, кричала боль, кричала…
Она встала на подоконник, и холод резкой волной прошел по босым ногам. Нет, так нельзя! Она спрыгнула обратно на относительно теплый ковер, открыла ящик стола, достала толстую тетрадь, порвала ее, как могла мелко, насколько тщательно позволила ярость и душившие слезы. Она включила свет и нашла спички на книжной полке – на «Боге-скорпионе» Голдинга. Так и не успела прочесть. Ну и ладно, всех книг не прочтешь. Да и что толку в этом? Вся жизнь в книгах, а жить так и не научилась. Чиркнула спичка, и крошечный язычок пламени начал нехотя превращать в золу некогда важные мысли. Через несколько минут комната наполнилась едким дымом. Хорошо, окно открыто. Она не чувствовала ни холода, ни гари, ни злости, ни жалости к себе, ни боли, ни надежды. Я никогда не приду. И солнце для меня никогда не засияет. Как просто стало с этим никогда!
Пятый этаж и белая луна. Сухой асфальт и осенний ветер. Тонкая ткань рубашки обнимала ее замерзшее, но бесчувственное тело, как саван. Что же будет – полет или падение?
Что? «Ты убила меня своей улыбкой?» Зачем? Зачем?! Зачем!!!
Его образ так настойчиво всплыл в памяти, затмив темноту и боль последних лет, так просто и тепло улыбнулся ей, так ясно услышала она его мелодичный смех, увидела, как он заходит в кафе в дождливый день, и с волос его стекает вода. А вот он идет рядом с ней по засыпанному листьями парку, глядя под ноги, сцепив руки за спиной. Вот он сидит на рояле, и фиолетовый свет вычерчивает только профиль его богемного лица. И этот родной взгляд человека, который все понимает… только зачем? Тем более сейчас!
Зачем он появился? Чтобы она не имела права сказать «ничего хорошего со мной не случалось в жизни» за тем, чтобы воспоминания грели в последнем пути? Или для чего-то большего?
Он славный парень, добрый, неиспорченный этим миром, с прекрасным чистым сердцем. Зачем она ему?
А если не за чем… Тающие лица, тени и силуэты, но встретились именно они, именно сейчас и даже не один раз… словно кто-то надежно переплел ленты дорог, чтобы никакой своей не осталось. Никакой своей… где-то она слышала это раньше.
Вот приедет он от родителей. Роза на могиле любви, как в песне… и шелест сумерек, мягкий пьянящий шорох. И он пойдет за тобой, потому что нечего терять, кроме неба. Кроме яркого бесконечного неба…
Как ловко смешались карты, не спросив разрешения фокусника. Падший не станет святым, шутов нет в стане. Мерзкий смех, но только я слышу его. Я стою за пределом правды, но это очередная ложь. Никогда не хотел быть таким, протяни мне руку и я стану свободным… первый день моей жизни! Погруженный в несчастья и безумие, по рукам связан тьмой. Выключи свет, мне больно. Кричала боль, кричала боль, кричала….
Вкус вина ожил на губах, и по телу разлилось живое тепло. Простое человеческое тепло… прогулка по саду жизни. Зеркало, отражающее каждое движение души. И старые раны открылись опять. Чему мы научились? Мне страшно за мир, стыдно за него. Если б я только знала ответ на любовь, если б я знала! Все сметено рукой судьбы, а мы продолжаем клясться на книге мертвых, совершая одни и те же ошибки, говоря те же слова. Кто же сделает последний ход? Моя жизнь на краю…
За дверью громкая музыка, стука никто не слышит. Крутить ручку бессмысленно.
— Эй, ты жива?
Тишина.
— Тебе какой-то парень названивает…
Ни полета, ни падения. Просто темно и холодно. В этом сером плачущем небе никогда не будет солнца. А сквозь пласт мокрого асфальта не пробьется изумрудная трава. Как все просто с этим «никогда»!
Открытое окно и запах гари. Пепел на подоконнике разлетелся от дуновения влажного ветра. Серый тлен, безумие и бессмыслица. Не стоило доверять мысли бумаге.
Она слышала все: и слова за дверью, и стук, и дурацкое хихиканье и череду скандалов за прошедшие… она забыла, сколько дней не выходила из комнаты. Выйти в окно она не смогла.
Мобильный остался в прихожей, наверно надрывался я на все лады, но она все равно не вышла бы и не открыла дверь.
В одной рубашке сидеть холодно, от голода закрывались глаза, и просто невыносимо болел живот, но она давно перестала это замечать.
Когда дверь все-таки открыли, она и этого почти не заметила, а позже врачи скажут: нервное истощение, хроническая усталость, маниакально- депрессивный психоз и Бог знает, что еще ему пришлось услышать. Но главное, она жива. Главное, его счастье, к которому он долго не решался подойти и в которое долго не мог поверить, не ускользнуло из рук, не потерялось в городе силуэтов и теней, в мире скользящих лиц. Оно нашло его само, но любое счастье нужно выстрадать.
— Мне ли не знать… – она улыбнулась уголками рта.
Он постарался ответить ей прежней веселой и открытой улыбкой, но голос предательски дрогнул, и так трудно было скрыть набегающие слезы.
– А мне сказали, что я скоро ослепну. Ты меня не бросишь?
— Брошу! Вот только рехнусь окончательно и брошу!
— А кто будет меня через дорогу за ручку переводить?
— А меня кто будет в смирительную рубашку заматывать, когда я разбуянюсь?
— Значит, если оба упадут – друг друга поднимут, — боль медленно отступала, но сердце от ее долгого присутствия так онемело, что смеяться тяжело. Почти невозможно.
К сожалению, жизнь впереди, и есть время заново научиться этому…
2007,2018
фото взято с pixabay.com
\ creative commons
