1.
С Нэко мы познакомились в институте.
Поступила я туда чудесным образом: собиралась на факультет иностранных языков с восьмого класса, а потом передумала, решив, что специальность учителя английского меня не устраивает. Когда пришла подавать документы на факультет психологии с английским, выяснилось, что его недавно закрыли. Раздумий – минута, а потом я стала готовиться к на иняз за две недели до начала экзаменов. Делала тесты, писала темы. Все сдала и поступила.
Шестеро из тринадцати ребят в моей группе – выпускники одного лицея. Мафия, в общем. Нэко выделялась на фоне остальных девчонок, а я никак не могла понять, чем. Может, маленьким ростом? отсутствием косметики, внешностью шестиклашки, зеленым цветом лица и крайней отчужденностью? Она одевалась в черные джинсы и коричневую вязаную кофту на молнии, русые волосы собирала в хвост на затылке, а книги носила в большом голубом рюкзаке, хотя кроме книг там было все: от кучи запасных тетрадей до степлера и дырокола. Она не покупала в палатке сухариков, чипсов и прочую гадость, питаясь яблоками, прихваченными из дома. Сколько раз ребята предлагали ей угоститься чем-то посущественней, но она отказывалась.
Мы сразу обратили друг на друга внимание. Возможно потому, что были похожи: я тоже таскала одни джинсы и «арийский» балахон полгода, и ни с кем не сближалась, хотя относилась ко всем доброжелательно. Вокруг Нэко была незримая стена недоверия и недоброжелательности, которую чувствовали все, но никто не мог объяснить.
На второй день учебы мы с ней поболтали. Оказалось, она любит Толкиена и домашних животных. На мне буквально написано, что люблю я, но она моих музыкальных пристрастий не разделила, сказав, что слушает Бритни Сприз и Энрике Иглесиаса. Такого я не ожидала – уж больно не похожа она на попсовую девушку, а скорее наоборот. По степени загруженности я и рядом не валялась.
— Это позитивная музыка, настроение поднимает, — сказала она бесцветным голосом, — а когда слушаешь рок, становится еще хуже.
— Мне не становится, — ответила я, — наоборот, гораздо лучше. А когда я слышу Бритуху или что-то вроде, мне хочется всех убить. Наверное, ты рок толком не слышала.
— И не тянет.
Что ж, можно говорить на другие темы, а музыку оставить в покое.
— Вообще, ты единственная в группе, с кем мне хотелось бы общаться.
Оказалось, она окончила школу с золотой медалью, и в школе ее не любили. Училась она так добросовестно, что меня в дрожь бросало. Первый курс – всегда ад, независимо от того хорошо ли ты видишь и много ли у тебя друзей. Просто адаптация тяжела, да и вообще, институт – это не школа. Я засыпала в автобусе, не успевала ни к чему готовиться, но, как ни странно, все шло нормально. Рефераты делала сестра, если у нее было время на работе, или скачивала готовые из Интернета.
Нэко же сама печатала абсолютно все, приходя домой из института. Еще она записалась в институте в группу изучающих немецкий, а потом и испанский. Но это еще не все: оказалось, по выходным она заочно училась в РУДН’е, на факультете журналистики! Понятно, почему у нее такой цвет лица, но абсолютно непонятно, зачем она себя так гробит. Ради чего? Второе образование можно получать с третьего курса – все равно часть программы повторяется.
Да еще и не ест ничего кроме яблок.
— На траве далеко не уедешь, — сказала я ей.
— Если я буду есть все подряд, буду толстой как бочка.
— Ты?!- Тощая она была как глист.
Голос ее – отдельная история. Если бы мне кто-то раньше сказал, что такие бывают – не поверила бы. Бесцветный, лишенный интонаций, ровный и холодный голос с металлическими нотками. Его нельзя назвать занудным, ибо в занудстве есть ритм и четкая периодичность, а в голосе Нэко никакой периодичности не было. Тембр невозможно запомнить, темп не меняется, настроение при разговоре тоже.
Еще мне казалось, она не умеет улыбаться. Чем больше мы общались, тем больше она меня раздражала. Своим голосом, своей правильностью, маньяческим трудолюбием, дурацкими суждениями обо всем на свете. К примеру, такие высказывания как «любовь – это гормоны» или «философия – бред» были для нее типичными. Но бывало и хуже: «Терминатор-2» – отстой, правда, я не смотрела…» На мой вопрос, как она может судить о том, чего не видела, она отвечала «мне так сказали».
— Выходит, тебе можно сказать что угодно, и поверишь? — не отставала я.
— Смотря кто скажет.
В общем, поначалу мне хотелось послать ее куда подальше, не слышать ее монотонного гудения над ухом (точнее, под ухом, потому что беседовали мы в основном на ходу, а Нэко ниже меня сантиметров на двадцать).
Она училась на подготовительном отделении, только на французском. Поступала в три института и всюду прошла: на английский, на французский и на иняз в политех. Английский она знает так себе, немного позанималась с нашим мастером грамматики перед поступлением, которая сразу посоветовала ей ни на что не рассчитывать. Как плохо она знала Нэко! Та вызубрила устные темы, переделала кучу тестов, уловив систему, и прочла учебник грамматики от корки до корки. Поступив и на французский, она все-таки выбрала английский, так как он перспективнее. Она призналась, что совершенно не понимала речи преподавателей, которые говорили с нами только по-английски, диалоги составлять для нее было пыткой, но она так усиленно занималась самостоятельно, что вскоре разрыв между ней и нами стал сокращаться.
О ее упорстве и способности к обучению можно слагать легенды. Ботаника видно издалека, но маньяка можно и не узнать. По-моему только пару дней она пропустила – когда слегла с температурой тридцать девять. Естественно, сессию сдала на «отлично». По английскому это далось ей нелегко, но далось. С таким рвением можно не то, что горы свернуть, а взглядом мир взорвать.
Цель у нее была – поехать в Америку. Почему она так об этом мечтала, помню смутно. Ну конечно, там рай, ну конечно, здесь ад! Ей просто непременно туда нужно и жить, и работать. Естественно, не посуду мыть и не с детьми сидеть. Замуж за американца она не хотела. Не верила, что они тупые, хотя говорили это люди, которые бывали в США. Она считала их просто веселыми и не запаренными. С трудом представляла я ее в окружении этих весельчаков! Ее, не умеющую улыбаться и ни над чем не париться, слушающую попсу только потому, что от нее «настроение улучшается». Ладно, у всех свои мечты. Я ей ничего не доказывала и не пыталась в чем-то переубедить. Умение принимать людей такими, какие они есть – одно из немногих моих достоинств.
2.
У меня завалялась тетрадка в 96 листов, на обложке которой изображены статуя свободы и американский флаг. Мама купила ее еще когда я в школе училась, но мне эта тетрадь не понравилась, поэтому я ничего в ней не писала. У Нэко день рождения в конце марта, и я решила подарить ей эту штуковину. Авось, порадует. Когда я отдала ей тетрадку, приурочив ко дню рождения, она так на меня посмотрела и таким тоном сказала «спасибо», что захотелось провалиться на третий этаж. До меня мигом дошла простая истина: ей некому и не за что было сказать «спасибо» хрен знает сколько лет. Она будто не знала, что можно просто так дарить подарки, по поводу и без, просто сплавить ненужное, зная, что другу будет приятно! До сих пор вспоминаю это «спасибо», сказанное полушепотом, растерянно-удивленным голосом, в котором впервые появилась интонация.
— Да не за что, — ответила я.
Она подарила мне на день рождения брелок и шоколадку. Я как-то обмолвилась, что коллекционирую брелки.
Помню, откопала у себя на шкафу постеры Иглесиаса и еще кого-то, кто нравился Нэко, вырванные из старых журналов. Лежали, несколько лет, почему-то я их не выбрасывала. Принесла в универ, показала Нэко, спросила, не нужны ли. Она ответила, что очень даже не помешают. И этот мой жест тоже был расценен как подарок, хотя я просто от хлама избавлялась.
— Ну, если бы от хлама, ты бы их выбросила, — заметила Нэко.
— Ну, я подумала, что тебе они могут пригодиться, — я развела руками, не понимая, почему до нее не доходят простые вещи.
— Знаешь, обо мне никто никогда не думал, — как бы между прочим сказала она.
И об этом я уже смутно догадывалась.
Позже она тоже стала приносить мне плакаты рокеров, если таковые ей попадались (она постоянно читала журнальчики типа «Браво» и «Молотка»), но ей важно было знать, что она приносит их только мне. Детский сад, но не переубедишь. Поэтому я не говорила, что плакаты с Вилле Вало отдаю девчонке из другой группы, которая от него фанатеет. Коллапс наступил, когда сама эта девчонка поблагодарила Нэко за плакаты. Потом Нэко пыталась наехать на меня, но ей не удалось
— И что, тебе плохо от того, что она тебе «спасибо» сказала? – улыбнулась я.
— Нет, не плохо, ну я ж тебя просила!
— И что? Если б ты этого не узнала – жила б себе дальше. А теперь знаешь, что человеку приятное сделала, разве тебе от этого плохо?
Нэко замялась и больше ничего не сказала. Только с тех пор начала раздаривать постеры направо и налево. И вообще, заметно оттаяла по отношению к людям.
Во втором семестре Нэко впала в другую крайность: видимо, до нее дошло, что мы в институте большую часть времени страдаем фигней, и что дома она образовывается гораздо больше. Поняв это, она стала безбожно забивать, от ее рвения учиться не осталось и следа. Многим стало плевать, и почти все поняли то же самое, но не до такой степени. Она могла прийти, когда вздумается и уйти, когда захочется, хотя к английскому, который бывал с первой по третью пару, так отнестись проблематично: либо приходишь на всё, либо не приходишь вовсе. Она могла прийти на вторую, проигнорировав первую, и уйти с третьей, не отпрашиваясь и никому ничего не говоря. Никому кроме меня, конечно. Преподы у меня и спрашивали. Я же врала, что ничего не знаю или что Нэко плохо себя чувствует.
Как-то летом, готовясь к экзамену по грамматике, я услышала телефонный звонок. Это была мама Нэко. Я так и села, благо было куда. Взволнованным голосом она сообщила, что дочь окончательно рехнулась, хочет бросить институт, ничего не читает и не учит, маме ничего не рассказывает, а когда она пытается что-то спросить или что-то посоветовать — психует и чуть ли не вены резать кидается. Я в курсе таких преобразований – мне-то она все рассказывала, только причину не понимала, видимо, сама Нэко.
— У меня на тебя вся надежда, — чуть не плача говорила мама, — сама я уже ничего сделать не могу…
— А что я могу сделать? – обалдела я.
— Ну, повлияй на нее как-нибудь, поговори с ней, я не знаю, что-нибудь ей объясни…
Красноречием я никогда не блистала, а чему-то кого-то учить терпеть не могла. Как меня занесло в педвуз — не понимаю. Семейная традиция.
— Попробуй, пожалуйста. Я знаю, она тебе очень благодарна за то, что ты ей помогла медицину сдать, она мне сказала, что только двадцать вопросов выучила. А всегда ведь учила от и до! И сказала, что если бы не ты, ничего бы она не сдала. Попробуй …
Через пару дней мы встретились на консультации перед экзаменом. Нэко пришлось на этой консультации писать экзаменационный тест, который она пропустила.
— Ты че на тест-то не пришла? – спросила я.
— Лень было, — буркнула она.
— Слушай, ты с этим завязывай, — отчеканила я в ответ, — лень ей, видишь ли…
Как ни странно, подействовало: с ленью она завязала. Почти все экзамены сдала на «пятерки», не готовясь, а списывая при любом удобном случае. Ну, на первом курсе большинство экзаменов – фуфло, всякие психологи и медики охотно ставили пятерки. Французский Нэко знает лучше английского, так что здесь проблем не возникло. Грамматику она тоже понимала, так как перед поступлением натаскивала ее наш грамматист, да и дисциплина в основном теоретическая, а с такими у нее порядок. Нэко блестящий теоретик. Только по английскому «четыре» – и диалог у нас левый, и забивали мы безбожно, и вообще… мне за компанию, но я не в обиде.
— Знаешь, я сейчас активно общаюсь в Интернете, — сказала как-то Нэко. Я знала – отчасти крыша у нее начала уплывать не без влияния всемирной паутины, — оказывается, американцы и правда тупые, хотя и не только они. Вообще все иностранцы. А до русских все доходит с полуслова! Я не ожидала…
— А я ожидала, — засмеялась я.
— Вот странное дело – вплотную подошла к осуществлению своей мечты и вдруг засомневалась: оно мне надо? То есть, действительно ли это то, что мне надо… Ну, понимаешь?
— Понимаю, — отозвалась я. Сама чувствовала нечто подобное, только не в Америке дело, — надо тебе «Алхимика» принести.
— А что это?
— Книга. Не руководство к действию, а просто книга. Может, как-нибудь поможет…
— А тебе помогло?
Я уже поняла, что Нэко привыкла видеть в книгах инструкцию, искала там прямых советов что, как и когда делать. Я же воспринимала книги иначе. Хотя серьезных книг она почти не читала, как оказалось. К литературе у нее такое же отношение, как к музыке: она должна нести позитив. Поэтому Нэко читала «Вини Пуха». Школьную программу она, конечно, знала, но толку в этом, на мой взгляд, немного. Вот тебе и золотая медаль…
Я училась дома, откуда мне было знать, что такое школа? Когда я пришла сюда, я впервые столкнулась с коллективом как таковым. И очень удивилась, что никто тут не читал Ницше. Святая простота! Они даже не слышали, кто такой Бердяев, но это мелочи. Кто-то не знал, что такое суверенное государство и гражданская оборона (речь не о Летове). Причем, не «кто-то» а отличницы! Этого добра у нас навалом – и серебряных, и золотых. Если б я училась в школе, наверное, больше «тройки» мне не светило бы. А дома другое дело. Просто понимаешь, что человек, который семь или восемь уроков объяснял что-то целым классам, пришел к тебе, уставший и голодный, а дома у него тоже дети, семья и куча непроверенных тетрадок, но он пришел и объясняет все только тебе, и слушает тебя одного. Я привыкла уважать чужой труд. Тем более труд учителя (семейная традиция).
— Знаешь, на Бритни Спирз и «Вини Пухе» далеко не уедешь, — сказала, наконец, я, — ты просто бежишь от своих мыслей, хотя нужно их принять. Упасть на дно хоть раз, чтобы не было выбора кроме как всплыть. И станет легче.
— Мне не станет, — уперлась Нэко, — я сразу за лезвие хватаюсь.
— А голова тебе на что? Ты что, марионетка? Получил сигнал – пошел исполнять? Отвечать надо за свои поступки.
— А что я могу сделать, если руки сами за ним тянутся?
— А кто мне год назад втирал, что у нее воля железная? К пирожкам и плюшкам руки не тянулись?
Она насупилась и замолчала.
3.
Наступили долгожданные летние каникулы. Мне долго не верилось, что я вроде как отдыхаю. Одно хорошо: не было института с его геморроями и не было Нэко с ее сумасшедшими идеями. С начала нашего знакомства она фанатела от «Властелина колец», потом стала тащиться от Орландо Блума, а весной и летом – от молдавских педиков «О-зон». Сейчас, небось, никто и не помнит такой группы. И правильно, нечего!
Как-то днем (раньше полудня я летом не просыпалась) собралась было позавтракать. Уже положила в тарелку риса и еще чего-то, как вдруг раздался пресловутый телефонный звонок. Нэко бесцветным голосом сообщила, что у нее едет крыша, и ей надо с кем-то поговорить. Кроме меня, естественно, не с кем. От «О-зона» она все еще фанатеет, но это полбеды. Ее посетила гениальная идея создать свою группу! Господи, как мне это надоело! Почему-то все, кто не умеет играть, только и делают, что создают группы! Калека мечтает танцевать, или как? И, конечно, я должна ей в этом помочь! Без меня ни один мировой проект не обойдется! Причем, проект будет откровенно попсовым.
— Ты мне только помоги денег накосить, запиши мне музыку, а потом прибыль поделим, и можешь играть свой металл сколько влезет, — решила все Нэко.
Я чуть не умерла со смеху, но объяснять ей что-либо бесполезно — она всегда уверенна в своей правоте. Раз нормальные доводы она не воспринимает, я перевожу все в шутку:
— Я не хочу свою роковую репутацию чернить работой в попсовом проекте!
— Не волнуйся, я буду светиться на публике, а ты можешь вообще нигде не мелькать! – воодушевилась Нэко. – Раду ведь тоже готик-дум играл раньше.
— Кто это еще?
— Чувак из «О-зона».
— Верь больше таким предателям, — хмыкнула я. Вряд ли он знает, что такое готик-дум.
Нэко верила всему, что пишут в журналах для тинэйджеров, и активно покупала их весь первый и половину второго курса. В общем, грузила меня полчаса. Завтрак безнадежно остыл, но и аппетит пропал. Оказалось, Нэко уезжает в Прагу в середине августа и в ожидании этого сходит с ума.
Короче, мы решили встретиться.
Встреча наша произошла в конце июля в жаркий день. Мы пересеклись в городе, а потом я пригласила Нэко к себе. Квартира моих родителей чуть ли не загородом, и на автобусе туда ехать далеко. К счастью, Нэко не заметила пустой трассы, лесов и полей, полного безлюдья и отсутствия машин по дороге.
Увидев мой «фешенебельный район», Нэко жутко удивилась — мол, куда ты меня привезла – ни людей, ни машин, ни фига? Дома никого. Вид моей увешанной плакатами комнаты поверг бедную девочку в шок. Но, как ни странно, ей у меня понравилось. Было солнечно и ярко, сочетание цветов не раздражающее…
Наверное, с этой нашей встречи Нэко начала узнавать, что такое рок. Сама напросилась – опять начала грузить меня идеей создания группы и спрашивала, что нам для этого нужно. Ну, я загрузила ее в ответ не только тем, что для этого нужно, но и технологией звукозаписи, и распределением ролей, и функциями музыкантов, о которых она, как оказалось, понятия не имела.
— Я думала, что басист – это чувак, который поет басом! – выдала она.
— А чем соло от ритма отличается ты, надеюсь, знаешь?
— Смутно, — призналась она.
Тогда смертельный номер: я снимаю со шкафа гитару, плюхаюсь на диван рядом с Нэко, наигрываю на трех струнах какую-то песенку, разученную во втором классе музыкальной школы и говорю: «Вот это соло. Понимаешь?» Услышав в ответ «да», я вспоминаю три блатных аккорда, наигрываю примитивный ритм и говорю «А это ритм. Понимаешь?» «Да», — отвечает Нэко. «Что такое мелодия и аккомпанемент знаешь?» — спрашиваю. «Смутно», — опять отвечает она и опять меня развозит на лекцию.
— Никогда не думала, что это все так сложно! – воскликнула она.
Потом я поставила ей песню «Пинк Флойда» High Hopes, которую она нашла гениальной, особенно поняв слова. В ответ она заставила меня послушать какую-то «озонистую» балладу, и я, не поняв ни фига в молдавском базаре, скорежив по своему обыкновению жуткий фейс, вежливо сказала, что это «ничего». Обожаю это слово!
Я играла ей на пианино свои песни. Не пела, а просто играла. Конечно, она сказала что я – тот, кто ей нужен, потому что я буду писать гениальную музыку, и все будет ништяк.
— Для попсы тебе гениальная музыка не нужна, — улыбнулась я, — позволь я оставлю ее себе.
— Слушай, мне хватит и четверти гениальности этой музыки!
В общем, относительно затеи с группой я была спокойна как удав, поняв, что ее ждет та же участь что и Америку и Орландо Блума. Но мой прогруз на тему музыки был явно удачным! Тогда я даже не представляла насколько.
На следующее утро сумасшедшая подруга разбудила меня телефонным звонком и сообщила, что она нашла в газете объявление о продажи драм-машины. Выразив свою радость по этому поводу, я наехала на маму. Зачем надо было меня будить из-за такой фигни! Мама думала, мне сообщат что-то важное.
— Мам, что может быть важного от Нэко, да еще и в каникулы?!
Вернувшись в институт, мы едва узнали друг друга: Нэко пришла в белых брюках и розовой джинсовке, волосы покрасила в пепельный цвет и носила теперь распущенными. Я тоже оделась чуть-чуть иначе, чем обычно и волосы собрала в какое-то подобие прически. Нэко отметила, что я изменилась и стала веселее и раскованнее. Я тоже отметила ее изменение, когда она не отказалась разделить со мной трапезу в виде тульского пряника. Вот это прогресс! И никаких яблок!
В Праге ей, конечно, понравилось, но там скучно. Все как-то степенно, неспешно и правильно. Наверное, поэтому они балуются травой.
— Моя соседка по комнате каждую ночь возвращалась укуренная в дупель, больше там развлечься нечем, — рассказывала она.
А я рассказывала о Питере, где тоже побывала этим летом. Привезла ей красивый брелок, не зная, что еще подарить. Всем чего-то набрала, еле рюкзак доперла. На следующий день Нэко подарила мне открытку из Праги и плакат «Люмена», хотя на другой стороне были «озоны».
— Бери, бери! – сказала Нэко. – если слишком привязываешься к вещи, она становится в тягость!
Хорошая мысль! Меня всегда умиляла ее манера отдариваться. Для нее не последнюю роль играла стоимость подарка – вроде, чем дороже, тем круче.
Нэко продолжала фанатеть от «О-зона», теперь уже мечтала поехать в Молдавию, познакомиться с Раду и, наверное, охмурить его. С какой целью, правда, непонятно ей самой – мысль о всяких замужествах вызывала у нее презрительные смешки и гримасы, а несерьезные романчики ее тоже не устраивали – не такой она была девушкой. Летом она, оказывается, мотаясь в Москву на их концерт, домой вернуться не успела и ночевала на вокзале – с ментами кино смотрела. Да еще и нарядилась в костюм и туфли на каблуках, чтобы лучше выглядеть. И целый день в таком виде шаталась по столице. Чумовая девка!
В ноябре они должны были приехать еще раз, и она, конечно, собиралась. Это полбеды. А вот, что она начала учиться играть на гитаре, повергло меня в ступор. Как-то в воскресенье позвонила и сообщила, что купила акустическую гитару и самоучитель. Флаг в руки, я-то знаю, что это ненадолго. Купила сама, ни с кем не советуясь, а слухом, если честно, Бог не наделил. Знаю, чем руководствовалась при выборе – внешней привлекательностью.
И начала она учиться, время от времени терзая Костяна – сокурсника и гитариста с музыкальным образованием, который пребывал в шоке не меньшем, чем я. Когда она сообщила, что выучила сколько-то аккордов, он ответил, что учить аккорды – толку мало, надо врубиться, как их строить.
— Что значит «строить»? – переспросила Нэко.
— То и значит, — буркнул Костян, — понять принципы построения аккорда, тональности…
Нэко молчала, боясь сесть в лужу при попытке задать еще пару вопросов, а задать явно хотелось.
— Ты вообще понимаешь, что такое аккорд? – Костян верно истолковал это молчание.
— Смутно, — призналась Нэко.
— О Боже! – он схватился за голову и глянул на меня: – Объясни ей, что такое аккорд!
— Ну, ты красавец! – не выдержала я. – Я никогда об этом не задумывалась! – но, кое-как собрав мысли, я изрекла: — это созвучие, построенное терциями...
— Во-во! – снова вклинился Костян. – Слышала, она сказала «построенное», а не «заученное».
В ноябре Нэко поехала на «О-зонов», но так их и не застала: опоздали часа на полтора, а ночевать на вокзале в ноябре она не рискнула и уехала домой. Когда наши одногруппницы, бывшие в курсе всех ее привязанностей (природная эмоциональность Нэко все-таки смела стены отчуждения), пытались ее расспросить о концерте, естественно, надеясь, лишний раз постебаться и подколоть, она соврала по своему тогдашнему обыкновению, что концерт был супер.
Все бы ничего, только у меня они успели спросить раньше. Как мне было жаль, что я не успела ее предупредить! Да я и не ожидала, что они спросят у нее то же самое – я же все сказала, зачем еще раз к ней цепляться?! Проверить информацию, а потом тихонько ржать на задних партах? Придурки!
За осень второго курса мы очень подружились, много общались, отчасти потому, что стали активно прогуливать занятия и просаживать стипендию в кафе. До общения со мной ни в каких кафешках Нэко не сидела, в музыкальных магазинах не была (помню ее шок, когда я притащила ее в «Безумник») и вообще, по городу она не гуляла – знала только, что ей нужно знать: два института и книжные магазины. Кстати, второй универ она бросила, объяснив это тем, что деньги кончились, хотя я подозреваю, учеба там просто показалась ей бессмысленной. Впрочем, как и в первом институте, но за него-то мы не платим, и это утешает.
Она начала нормально питаться, мы даже частенько стали заседать в столовке; она больше не грузила меня лекциями о вреде кока-колы и походов на концерты (год назад я сдуру рассказала ей, что меня чуть не убили на «Наиве»), здоровым питанием и Винни Пухом. Я рассказывала ей многие казусы своей жизни, которая в те времена била меня не то, что ключом и не то, что по голове. Почему-то мне хотелось ей все рассказывать, хотя не очень-то она умела слушать. Зато умела сопереживать и дать совет – радикальный, максималистский, совершенно не дельный, но становилось весело, а это уже дорогого стоило. Я могла рассказать ей то, что не рассказывала друзьям или маме, и при этом была абсолютно уверена, что она ни о чем не проболтается. Собственно, кому?
Она стала задумываться о жизни. У нее всегда были цели и мечты, она знала, чего хочет, а тут вдруг задала себе глупый вопрос «зачем?» и что-то сломалось. Это «зачем» и мне немало крови попортило, я помню свои метания и все тяжкие. Но со мной такое случилось раньше, да и наблюдать со стороны – другое дело. Помочь я ей ничем не могла – у каждого свой путь. Естественно, были какие-то общие фразы, какие-то прописные истины, которых ей не откуда было знать.
— Я знаю, чего я хочу, но для чего? Что мне это даст? Вот представлю, что я своего добьюсь и что? Что потом? Не знаю, насколько оно мне надо. И вообще-то я уже не знаю, чего я на самом деле хочу…
Такая растерянность привела ее куда и следовало ожидать: к мыслям о самоубийстве. Передо мной во всей наглядности разворачивался кризис переходного возраста.
— У меня замедленное развитие, — сказала как-то Нэко, — это у нас семейное, брат тоже тормоз.
Прошлогодние хватания лезвия теперь обрели иную плоть, а точнее мысль. Меня эти разговоры тоже смешили, потому что я уверена в одном: если человек об этом говорит, значит, никогда не сделает. Я была спокойна, только уставала от бесконечных разглагольствований. Как, оказывается, странно узнавать свои мысли, забытые года три назад! И, узнавая их, улыбаться, будто ты старше лет на двести!
Не помню, как мне удалось отговорить ее от первой попытки самоубийства – по-моему, я сказала, что не могу обойтись без ее помощи на практических занятиях по математике, так как с доски не вижу, а больше списать не у кого. Она согласилась подождать до окончания семинаров. Когда они закончились, она сообщила, что ее миссия на земле завершилась, и теперь можно этот хренов мир, наконец, покинуть.
— А может, ты подождешь до экзамена? – попросила я. – Вдруг там тоже будет возможность списать, а сама я не справлюсь?
Нэко задумалась. Воспользовавшись ее замешательством, я продолжила:
— Правду говорят, самоубийцы – эгоисты, только о себе думают! А обо мне кто подумает?
— Не надо взывать к моим дружеским чувствам, это нехорошо с твоей стороны…
— А к чьим чувствам мне еще взывать? Кому я в этой группе нужна? Кроме тебя у меня и нет никого.
— Ну ладно, до конца декабря я могу подождать, так и быть, — согласилась она, — но иногда мне обидно… что я тебе только в институте нужна, да?
Во попала! – подумала я и не знала, что на это ответить.
— Конечно не только! Видишь, ты мне и в кафе нужна, и в магазинах, и везде! С кем я буду забивать?
— А, ну да, — улыбнулась она, — это весело.
До экзамена еще два месяца, поэтому всякий раз, когда она опять заговаривала о бессмысленности существования, я взывала к ее понятиям чести и долга.
— Ладно, вот помогу тебе экзамен сдать и все. Ты же мне медицину тогда помогла сдать, я у тебя в долгу.
— За медицину ты мне уже шоколадку принесла, — буркнула я, — и никакого долга тут не было, ты загрузилась без повода.
— Ну, ты же могла просто уйти, а не листать свою тетрадку в поисках ответа на мой билет, да еще загородив меня спиной, — заметила Нэко.
— То есть, как это, могла просто уйти? – не поняла я. – Типа, я сдала, а ты сиди, как хочешь?
— Знаешь, я впервые в жизни такого человека встречаю, — тусклым голосом пробормотала она, — даже не знала, что такие бывают.
Я тоже, — промелькнула мысль, — правда, не знала я, что бывают такие как ты. А ведь ты замечательная, просто сама об этом не догадываешься. Кто только вбивает вам в голову, что в этом мире надо быть плохими, жесткими, резкими и нахальными? Почему-то этот гребаный мир не задается вопросом, каким надо быть ему, что нам понравиться?
Перелом. У Нэко умер дедушка, и она как-то иначе посмотрела на смерть. Больше она о ней не говорила.
Зимняя сессия второго курса – первая и почти единственная, которую я сдала целиком на «отлично». Из шести экзаменов три были халявными, выехала на посещаемости. Нэко огребла три «четверки», а после последнего экзамена позвонила мне и спросила, буду ли я с ней общаться.
— Не поняла?
— Ну, я же теперь тупая…
Я чуть не лопнула от смеха: еще одну дурь надо выбивать из башки – значимость оценок.
— Не, я все понимаю, просто так спросила!
Весной я притащила ее к себе еще раз и показала концерт «Найтвиша», по ходу тыкая пальцем в ритм, соло и бас-гитаристов, призывая похлопать ушами, чтобы лучше расслышать, где чьи партии. Наверное, она впервые увидела, как это дело под названием рок работает. А машина под названием «Найтвиш» работала как часы: ребята выкладывались по полной, пот градом, ни одной помарки, ни одной левой ноты. Больше всего Нэко впечатлил голос Тарьи, как и следовало ожидать, и мелкий светловолосый гитарист, который так тряс хаером, что голова чуть не отвалилась.
— Слушай, мне стыдно за «О-зон», они же гребаные фонограмщики! – выдала Нэко.
В тот же день я показывала ей мультики про Масяню, которую отсталый ребенок не смотрел. Все ей жутко понравилось, домой уехала в прекрасном настроении.
4.
Как-то она попросила мои рассказы – захотелось почитать для общего развития. Я выбрала самый простенький, даже с каким-то сюжетом (в этом мои ранние опусы упрекнуть было сложно). Даже сейчас стоит перед глазами эта картина: мы идем по заснеженной улице, возвращаясь в институт пешком после неудавшегося похода в кафе, и Нэко говорит:
— Прочла я твой рассказ…
— Ну и? – по обыкновению спросила я.
Она долго молчала, подбирая слово.
— Ну, это… аллегорично.
— Разве? По-моему, все там предельно просто.
— Ну… надо еще разок перечитать, а то, кажется, я не поняла…
Раньше она никогда бы не призналась, что чего-то не поняла, а назвала бы это что-то бредом. Кстати, не она одна этим грешила – так для многих проще. Но вдруг это слово показалось ей неудобным – мы же друзья, не может же она сказать мне, что мой рассказ бредовый (хотя это правда, но не о том сейчас речь).
— Ты мне еще какой-нибудь принеси, может, я лучше пойму, — услышала я голос Нэко.
— Точно? Может, тебе пока одного хватит?
— Принеси, принеси, мне интересно.
Второй рассказ она поняла лучше, чем первый, как она сказала. Может, без аллегории проще? Чувства-то всегда понятнее, чем образы…
Как-то раз Нэко сама изъявила желание пойти в «Безумник», правда не знала зачем. Просто захотелось. Мы пришли. В «Безумнике» был Саша. Нэко и интересом разглядывала железки, браслетики, кулоны, напульсники. Я читала список плакатов и увидев там «Нирвану» и «Металлику», попросила Сашу показать их мне. Он полез под прилавок, достал огромный рулон плакатов. Лысую «Металлику» я брать не стала, а вот плакат с Куртом мне понравился. Тут подошла Нэко, узревшая в списке плакат «О-зона» и тоже попросила показать.
— А что, они там есть? – Саша, похоже, этого не знал.
— Вроде есть.
— Ща посмотрю… — и полез под прилавок, стукнувшись головой о перегородку. – Правда, есть!
Нэко внимательно рассмотрела большой плакат молдавских педиков, расстеленный на прилавке, и решила купить, сокрушившись, что вешать уже некуда.
— Ну, дверь в туалете всегда свободна, — сказал Саша, сворачивая плакат для Нэко.
Я смутно помню, когда Нэко потянуло на рок и почему это произошло. Ее брат скидывал на комп все, что приносили друзья, поэтому музыки, клипов и сборников там было навалом. Видимо, в дебрях памяти Нэко и откопала песни «Папы Роуча» и «Аэросмита», а потом делилась впечатлениями («а вообще, мне даже понравилось…»)
Я принесла ей диск Forgive-me-not «Perfect Innocence» и до сих пор не знаю, послушала ли она его. Ведь ее пока носом не ткнешь в какую-то песню, она не послушает или будет откладывать на следующие годы. Много раз я привозила ее к себе, ставила какие-то песни и буквально заставляла в них вслушиваться. Как правило, она об этом не жалела. Незаметно и тихо «О-зоны» отошли на задний план, и Нэко стала слушать «Найтвиш» и «Нирвану».
Еще, она стала экспериментировать с цветом волос, перекрашивая их то в ярко-красный, то снова в русый, то в каштановый, то отрезала челку, то опять ее отращивала. Одеваться начала проще, но по-раздолбайски, стала носить много колец и бисерных браслетов (в том числе бабушкиных, в стиле ретро), купила-таки себе напульсник с Че Геварой. В общем, все понимали, что происходит. Кроме меня. Я не давала себе труда подумать, что творится с Нэко, и кто в этом виноват. Мне казалось вполне естественным, что человек начинает думать, а не просто бежит к тому, что улучшает настроение. Иглесиас и Бритни – не тот путь. Хотя сама Нэко обвиняла меня в том, что я ее испортила. Она зачитала мне как-то один из первых своих стихов, и он меня поразил. Написано оригинально и очень характерно – ритма и рифмы почти нет, но читалось удивительно легко и напевно.
Вскоре, если мне память не изменяет, «О-зоны» распались, и больше от них ждать было нечего. А Нэко зафанатела от Nickelback, а потом и от Oomph! И не столько от музыки как таковой, сколько от харизмы лидеров. Для большинства людей видимость играет большую роль – наверное, такую же, как для меня восприятие на слух. Тут, конечно, и голоса не подкачали – что Чед, что Дэро молодцы, поэтому я охотно разделяла ее увлечения. Конечно, Нэко продолжала искать позитив и в более тяжелой музыке – привычка, никуда не деться. Ей понравился панк-рок, причем более попсовые его образцы, а до классиков она дозрела некоторое время спустя. Зацепил ее Джим Моррисон, в основном благодаря фильму «Дорз», который я всучила всем и вся. Не знаю, как на счет музыки, но Нэко всегда обращала больше внимание на личность, которая эту музыку играет, что тоже ценно. Курту и Джиму она даже стихи посвящала, Чедом и Дэро постоянно любовалась и тащилась от их голосов. Когда она увидела клип «Умф» с Ниной Хаген, все уши прожужжала, какая эта Нина страшная. Я посмотрела клип и ничего страшного в Нине не нашла. А если смыть шлюховатый макияж, будет красавицей! Хотя, вкусы у всех разные. Нэко, уже после отхода от попсы и полного припанковывания, как-то заявила, что Бритни Спирз все-таки красивая.
— Чем же? – удивилась я. – пергидрольная кукла с пустыми глазами.
— Что значит с пустыми глазами? – не поняла Нэко.
— То и значит, — в свою очередь не поняла я, — стеклянные, ничего не выражающие глаза, никакой мысли, никакого чувства. А что еще может быть красивого? Извини, внешность барби меня не прикалывает.
— Я просто не понимаю, как это — пустые глаза, — растеряно пробормотала Нэко.
— А что тут непонятного. На Вэл посмотри.
— Да-а? – она аж подпрыгнула. – А ты что, всю нашу группу по глазам классифицировала?
Больше по голосам, по глазам мне сложней, приглядываться надо. А голос, интонация, манера речи, даже тембр может сказать о человеке ничуть не меньше, чем глаза. Надо уметь слушать. У каждого свои лазейки.
— А ты, неужели вообще не обращаешь внимания на людей?
— Если честно, не особо. Мне это неинтересно.
— А мне интересно. Особенно проверять потом, ошиблась ли я. Понаблюдай все-таки, прикольно.
— Ну, на счет тебя я ошиблась, — сказала Нэко, — я ж тебя поначалу боялась…
— Почему?! – вот это откровение, после трех лет общения!
— Не поймешь, парень или девка, майки с мертвецами, глаза в разные стороны. Видок у тебя стремный был…
Отсмеявшись вдоволь, я все-таки уточнила:
— Спасибо за честность, не подозревала, что приличные люди от меня шарахались! Хотя теперь неважно. Уже не поможет!
Позже, приглядевшись к Вэл, Нэко отметила, что у нее не просто глаза стеклянные, а вообще весь вид какой-то отталкивающий. То, что она безвкусно одевается и слишком ярко красится, для всех очевидно, но, видимо, это и отвлекало внимание от ее пустых глаз.
— Между прочим, яркий макияж – признак неуверенности в себе! – как-то сказала мне Нэко. У нее было плохое настроение, и хотелось на всех прокатить бочку.
— Да хрен с ними, дались они тебе! – отмахнулась я.
— Дело не в этом. Просто хотела сказать, что ты была права. Как всегда.
Я промолчала. А что на это ответить?
5.
Орландо Блумы, озоны, гитары и Америки отошли быстро, а вот увлечение японским аниме появилось всерьез и надолго. Собственно, так и появился ее ник: «Нэко» по-японски «кошка». Правда, мультики Нэко любила какие-то странные: слишком яркие, детские, персонажи глазастые и с огромными ртами, символика примитивная. Пыталась и меня к этому делу приобщить, слава Богу, не посредством сейлормунов и пакемонов, но я все равно не оценила даже «Утэну» и «Манускрипт Ниндзя», не говоря уже о «Веке ангелов» и «Детях тьмы». Понравился мне только «Ди — охотник на вампиров». Однако эти анимешки заставляли ее думать кучу всяких мыслей и философствовать.
— Но ты, конечно, об этом уже подумала лет пять назад… — подкалывала меня Нэко, которую, оказывается, раздражала моя манера говорить «а ты не знала?!»
Время шло. Наша группа особенно сплотилась именно на третьем курсе – так сказать, объединилась в борьбе с общим врагом. Мы вместе сидели в столовке, много общались, отношения стали хорошими, теплыми и в меру дружескими. Мы с Нэко по-прежнему чувствовали себя аутсайдерами, ибо пустые разговоры и сплетни все-таки не вписывались в наши интересы, но, в общем и целом, мы легко общались со всеми. Нэко все просто обожали: от угрюмой, тощей девчушки с бледно-зеленым лицом не осталось и следа, а вместо нее появилась веселая, цветущая, энергичная и шумная раздолбайка, с чувством юмора, от которого многие преподы впадали в ступор, а ребята хохотали до слез. К скоростным изменениям ее привязанностей и увлечений все давно привыкли, и никто серьезно не воспринимал. Она собиралась бросить институт, или перевестись куда-то вроде театрального, уехать в Японию, открыть магазин с дисками, написать книгу и стать великим гитаристом. В итоге мы благополучно доскреблись до пятого курса, с горем пополам окончили институт и остались в этой стране, в этом городе. Я, впрочем, никуда и не собиралась, и сногсшибательных планов не строила.
Ко мне сокурсники относились доброжелательно, но, в общем, никак: привет и пока. Интересы общие у нас были только с Костей, Нэко стала моим другом, а больше мне никто и не был нужен. За этой отстраненной доброжелательностью скрывалась, как мне казалось, осторожность. Многих шокировало, что я всегда говорю то, что думаю, хотя и думаю, прежде чем сказать, моя прямолинейность и излишнее правдорубство их коробило, но открыто они не высказывались. Некоторые преподы меня тоже за это не любили, хотя иные, напротив, ценили и уважали за те же качества. Нэко тоже порой доставалось за непоседливость и живость, за прогулы и провокацию, за чересчур радикальные суждения и отсутствие «благоразумных» планов. Настороженность коллег по цеху, вероятно, была обусловлена еще и тем, что моих мозгов промывка не коснулась, в то время как я успешно осуществила ее. Никто им не объяснял, что я ровным счетом ничего не делала, все просто шло своим чередом.
***
На том же третьем курсе я вытащила Нэко на концерт «Мельницы» – первый в ее жизни не попсовый. Это было в апреле, погода замечательная, и, кстати, весьма удачная для подборки нарядов! Вот Нэко и насмотрелась на ролевиков, металлистов, готов и даже панков. Мельница стала настоящим праздником для всех любителей музыки и собрала на своем концерте такую разношерстную публику, что даже ветеранам вроде меня было чем полюбоваться. Мало того, что здесь были представители различных субкультур и любители разных направлений музыки, но и возрастной спектр весьма широк. Нэко озиралась по сторонам как на выставке, хотя чувствовала себя не в своей тарелке – не как часть этого общества. И мне стало немного жаль ее потому, что самой такое чувство знакомо. Мои друзья встретили тут кучу друзей, и даже я, будучи необщительной, встретила довольно много знакомых и с некоторыми разобнималась, расцеловалась, радуясь встрече.
Концерт был потрясающим, атмосфера — такой теплой и домашней, что зал чуть не на ушах стоял. Несмотря на то, что Нэко, естественно, не послушала диски «Мельницы», предоставленные мною для ознакомления задолго до концерта, ей почти все тексты были понятны, и все понравилось. На протяжении последующих недель она делилась впечатлениями со всеми подряд, разослала болванки с песнями «Мельницы» инетовским друзьям и постоянно лазила на сайт полюбившейся группы.
Потом был концерт Кипелова, и это совсем другое дело. На сей раз текстов она не поняла абсолютно, хотя я предупреждала, что это не фолк-команда, лучше дома послушай. Бесполезно! Ну ладно, я сделала все, что могла. Помню, в тот осенний холодный день мы приехали ко мне из универа, слопали по б\пшке, посмотрели «Черепашек мутантов ниндзя», так как времени было еще много, а делать нечего. Я снабдила Нэко своей «арийской» майкой, которую она напялила на коричневую кофту, и мы потопали на остановку.
Кипелыч бывал у нас уже раза четыре, поэтому ничего нового мне не открылось. Лишь новый гитарист порадовал рваной импровизацией, и аранжировки усложнились. Но для Нэко и этот концерт, разумеется, был событием – хотя бы потому, что он так отличался от «мельничного». А какие варианты текстов привычных песен она мне потом выдала! Ни в жисть не догадаешься! Например «встань, страх преодолей» она поняла, как «встань в центре радуги». Конечно, она не получила такого кайфа от концерта, как я (а что ни говори и как ни рассуждай по-стариковски – только «кипеловцы» начали играть, я подпрыгнула и весь концерт пела любимые песни) хотя бы потому, что текстов не знала и подпевать не могла. И вообще, чтоб такой кайф получить, надо на этом вырасти и этим жить, а теперь возраст не тот. Металл сложно полюбить взрослой любовью – только если она заквасится на юношеской. Конечно, и мы все стали спокойнее, старше, скучнее. Раньше, бывало, перед концертом могли целый день песни петь, ждать этого события месяцами, после концерта горланили все, а сейчас – никто. Если запоешь, уже не подхватят, но и не оборвут, разумеется. Мы стареем, а молодой шпаны почему-то не появляется. Может, времена меняются?
Я даже завидую Нэко – у нее все впереди. Столько хорошей музыки, которой она еще не слышала, столько нового и интересного, тем более удивительно все это для человека, который и не подозревал о существовании такого многообразного явления как рок, не был вхож в этот чудесный мир и только сейчас приоткрывает ворота. А меня эти ворота уже так прихлопнули, что научилась дышать через раз.
На четвертом курсе нас постигло большое горе: Костян перевелся в МГУ, на факультет политологии. Нравится ему это дело, мы все знали, но как-то не ожидали… а без него стало скучно, коллектив, кое-как собравшийся на третьем курсе, начал разваливаться, и некому было удержать.
— Итак, с одной стороны от нас – гымнюкастые жополизы, с другой – крикливые пошляки, — резюмировала Нэко.
Мы, как всегда, посередине.
И некому стало делать веселые переводы, не с кем стало говорить о музыке, обменяться впечатлениями от концертов, выпить чая в столовке, да и просто прикольно пообщаться. Наша группа потеряла важную часть себя, можно сказать, душу – открытую, веселую и честную.
Сквозь тернии к звездам доскреблись мы до пятого курса. Учиться только месяц — в октябре практика. Еще никто не оклемался от лета, на рабочий лад настроиться крайне трудно, а у Нэко еще две пересдачи, как ни удивительно. Впервые за четыре года учебы. Летом ее угораздило заболеть как раз перед экзаменом по теоретической грамматике и слечь с температурой сорок. Ее мама позвонила мне на сотовый, взволнованным голосом сказала, что Нэко чуть ли не бредит, и попросила меня узнать, когда еще можно сдать экзамен. Я узнала. В ее распоряжении было шесть дней, и Нэко, как водится, явилась в последний, но сдавать передумала.
По своему обыкновению, мы сидели на монументе Л.Н.Толстого во дворе, где давно уже не было лавочек, зато урны на каждом шагу, и о чем-то болтали. Сначала о чем-то, а потом Нэко стала вспоминать нашего вредного декана, который никак не хотел выдавать ей допуск на пересдачу (точнее, на сдачу – она же не сдавала летом). То зашла к нему в верхней одежде и чуть ли ни с плеером в ушах, то «как вам ни стыдно!», то еще что-то… а кого-то вообще до слез довел, были у нас девушки с более слабой нервной системой, чем у Нэко.
— А щас вот америкосы приехали, и он там распаляется, почему такая толчея в коридоре – типа, большая перемена, студенты голодные в столовку чешут! И голос-то совсем другой!
— В принципе понятно, почему он такой – зажрался на коррумпированном факультете.
— А почему он коррумпированный? – в очередной раз свалилась с луны подруга.
— По уровню подготовки студентов это видно. Я же дома училась, свой уровень оценить не могла, потому что не с чем было сравнить. А когда сюда поступила, стала ко всем прислушиваться и приглядываться. Ну и наслушалась. Кто-то классно болтал, а кто-то два слова едва связывал. А помнишь, какие тестики были на вступительных экзаменах и какие кассетки на аудировании? Вопрос: как же эти хлопцы здесь оказались при таком раскладе?
— Ой, ну ты даешь! Я об этом даже не думала. Сама-то ни хрена не понимала!
— Твое феноменальное трудолюбие вне конкуренции и поверь, редко кто такими способностями наделен.
— Ну, спасибо, — Нэко невесело хмыкнула, — а мне не до того было, чтоб к кому-то еще прислушиваться — я тут вообще ничего не понимала, все о чем-то терпятся, а я не втыкаю, да еще тебя со мной посадили, я в шоке была.
Ну, это история известная. Хотя, она ведь тоже страху на меня нагнала, будь здоров! Маньячка какая-то – только зубрит, не спит, не ест и не улыбается. Даже удивительно, что мы друг к другу притянулись.
— Меня всегда притягивали люди, от которых исходит сила. А от тебя она еще как исходила. Наверное, мне такой как раз не хватало тогда.
— Без дурацких мечт и планов, просто кайф от жизни?
— Вроде того. И еще свобода. Свобода от всего на свете.
Хм, кхе. Я завишу от очков на носу. Видимо, подсознательно стараюсь нивелировать все, что ведет к зависимости – отношения, привычки, привязанности. Только недавно поняла это.
